Панцирь (СИ)

Тело впрыснуло все многообразии химии, сердца забились как бешеные, запертые в клетке ребер летучие мыши. Но ощущал я себя все равно вяло, лениво, хоть в движениях и проявилась привычная резкость, но должен отметить, она казалась болезненной. Похоже практически исчерпал ресурсы.

Идол держал мушкет на стрелковом упоре, но даже не пытался выстрелить вновь или перезарядиться.

Возле него, по левую руку, серо-рыжий росчерк пометил выпуклость снежной насыпи. Кусками из-под снега и следов идейной чумы проглядывал зеленый ломоть гранита.

Идол сделал из каменного когтя алтарь. Как всегда, вспомнилось мне: когти алтарей, клыки обелисков и всюду отрава чумной ржавчины…

Я подобрался к Звездочету.

— Живой?

— Не уверен.

Пуля вошла под глаз, прямо в мод, рассекая его на части и заколачивая осколки в плоть точно дробины.

Смотреть больно.

Собрат — месиво.

Глаз потерян, а нос и щеки изувечило, оставляя лоскуты и нити плоти болтаться.

Пуля зашла глубоко. Я видел голубовато-льдистый цвет обнажённой кости, на которой то и дело проявлялись кровавые комья и красные ручьи толщиной с половину ногтя мизинца.

— Возьми, — он протянул меч рукоятью вперед.

Я взял.

— Иди и разберись. Я… — сбился, закашлялся. — Дождаться хороших новостей постараюсь.

— Постарайся.

А что еще ему можно было сказать?

Звездочет не жилец.

Глава 7

Узурпатор

Меня охватывали сомнения, а их в свою очередь отрезали моды. В голове оставались только остовы идей без эмоций.

Я шел к Идолу.

Пустошь сжевала меня.

Боевая форма была выстроена из недостатков. Холод, незапланированная голодовка, сожженные в пути мышцы, утерянная гибкость, множество микротравм и травм что серьёзнее, заканчивающийся ресурс шаблона и, в конце концов, оружейный дефицит.

Как же быть?

Как победить эту дрянь?

Я ожидал всего: и конструктов оракула, давящих меня геометрическим совершенством, словно угловатого скального жука; и сверхбоевой дух, захваченного тела, что выпотрошит в прямой схватке, но Идол не сделал и движения. Не было и ментального давления. А я приближался.

Почему?

Потому что по воле обстоятельств, я фаталистический механизм.

Так он и стоял, сложив руки сверху мушкета. От основания и от ствола вились две тонкие струйки дыма.

Наглая ухмылка на молодом бледном лице. Глаза горели лавовой ржавчиной, следили за мной безотрывно. Он не моргал, нужды не было. На лбу мясной барельеф — метка Идола. Вспомнил, в ней, как он утверждал, посмертный чертог. С правого рукава, с одной из лент, свисало рыжее семечко безобразным браслетом-цепочкой. Семечко, тошнотворное, исчерченное линиями, шипастое.

Белесая личина фурката болталась на поясе, прикрывала промежность. Если бы она была надета на живого хозяина, мой разум называл бы его, не иначе как Улыбчивый, но теперь, когда лицом пользовался Идол, в голову не приходило никакого другого слова кроме как тварь.

Остановился в пятнадцати шагах.

— Мы приветствуем тебя, — произнесло тело.

Мой ответ не очень уверенный.

— Ну, здравствуй.

Пространство точно скрипело. Как будто сошлись две железки. Давление исходило со стороны каменного массива, обтянутого рыжей сетью. Из-под снега, закрывшего часть гранитного ложа, на меня пялилось еще одно рыжее семечко. Я увидел: все нити вились к нему. Пульсировали.

Что это было: нервная система, может вены?

Семечко алтаря такое же как то, что свисало с рукава Идола, но шипы торчали из мясистого глаза в центре. Глаз не был залит лавовой ржавчиной полностью, он метался смотрел везде и всюду.

Мерзость.

— Что ты, Бездна, такое? — спросил, потому что должен был.

— Танцор, мы десятки раз обсуждали это, — он качнул головой. — Не начинай старую песнь. Мы есть Бог. Как бы ты не спорил, истина она одна. Суть есть суть.

— Чушь, отродье.

— Отродье? — он улыбнулся шире, до неестественного. — Грубый бесхребетный малёк, мы идеал. Это доказано. Ты опоздал.

— Боги заперты и забыты.

— Пока заперты, — он кивнул. — Но забыты? О, солнце, нет. Твои данные устарели. Да и ты устарел. Мы радуемся, что ты, славный Кхунский Чемпион, вылез наконец-то из своей заблеванной от ужаса норы. Тебе должно быть стыдно, ты так долго прятался. С другой стороны, у тебя были какие-то причины. У тебя всегда были какие-то причины, этим ты и вызывал интерес.

Даже у Короля не поднялась рука на первых, спасенных нами, а тебя ничего не смутило. Мы навсегда в восхищении. По поводу Богов, старые заперты, а новые, — он скинул мушкет с оружейного упора, сделал шаг в сторону камня и расправил руки в стороны, будто крыльями обняв мир; улыбка его стала шире. — Новые, как видишь, самые свободные существа этого мира. Видящие, гордые, славные.

— Много болтаешь, тухлоглазый.