Панургово стадо

– Нет, не все! Уж про поляка ты мне лучше и не говори. Поляка, брат, я знаю, потому в этой самой их Польше мы три года стояли. Первое дело – лядащий человек, а второе дело, что на всю-то их Польшу комар на хвосте мозгу принес, да и тот-то бабы расхватали! Это слово не мимо идет!

В кучке отзывчиво, дружно и весело раздался смех удовольствия. Очевидно, слово пришлось по сердцу.

У Василия Свитки при этом только слегка подернуло мускул справа над верхней губой.

– Н-да, вот там толкуй, как знаешь, – продолжал он, – а Напольён все-таки приказал волю дать, и дали! А кабы не он, быть бы нам вечно крепостными!

– Постой, парень!.. Постой… Ты это не тово! – разводя руками, вмешался в разговор захмелевший приказчик. – Мы тоже на этот счет не безызвестны!.. Нам старики тоже сказывали, как в двенадцатым годе этого самого Бонапартия мы метлой из Расеи погнали; и он, значит, за это за самое, опричь одной злобы, ничего к нам питать не может!

– Так то был дядя, сказывают! – возразил Свитка, – а теперь на троне сидит племянник, и он рассуждает по-христиански: ваши мужички, говорит, моего дядю обидели, а я хочу им за зло добром заплатить, и потому пускай все будут вольные. Вот он как рассуждает!

– Нет, брат, стой! – подошел к столу солдатик. – А зачем же он, коли так, эту Крынску кампанию свою затеял? Сколько народу-то покалечил у нас! Коли он такой сердобольный, так он бы лучше Богу молился. Вот что!

– Ну, уж это не нашего ума дело, а лучше скажи-ка ему спасибо за его приказ!

– Да кто ж это нашему государю может приказывать! – горячо стукнул солдат ладонью по столу. – Ты, брат, эти глупые речи покинь лучше, пока мы те бока не намяли! Песни вот ты хорошо играешь, а уж слова-то говоришь совсем как есть дурацкие!

– Постой, братцы! – перекрикивая всех, вмешался Иван Шишкин. – Чем по-пустому толковать, так лучше настоящее дело! Пускай всяк видит и судит. Вот что, братцы: как были мы под Новодевичьим, так при нас там вот какую грамоту читали и раздавали народу. Одна и на нашу долю досталася… Прислушайте-ко, пожалуйста!

И развязав свою котомку, он достал из нее сложенный вчетверо лист плотной бумаги и показал его присутствующим.

На листе красивым шрифтом, с золотом и киноварью, было отпечатано: «Золотая грамота».

– Это что ж такое? – с любопытством и недоумением пытали в кучке. Все придвинулись поближе к Шишкину.

– Это, братцы, манифест! Царская грамота! – пояснил он. – Слушайте!

И стал громко и внятно читать:

«Божиею милостию, Мы, Александр Вторый, Император Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и проч. и проч. и проч.

В постоянной заботливости нашей о благе всех верноподданных Наших, Мы, указом в 19-й день февраля 1861 года, признали за благо отменить крепостное право над сельским сословием Богом вверенной Нам России. Ныне, призвав Всемогущаго на помощь, настоящим Манифестом объявляем полную свободу всем верноподданным Нашим, к какому бы званию и состоянию они ни принадлежали. Отныне свобода веры и выполнение обрядов ее церкви составят достояние каждого. Всем крестьянам, как бывшим крепостным, так и государственным, даруем в определенном размере землю, без всякой за оную уплаты, как помещикам, так и государству, в полное, неотъемлемое потомственное их владение».

– Это, значит, господа, помещикам больше ни копейки! как есть шиш один! – пояснил Свитка.

– О?! И в сам деле?.. Это, братцы, нам на руку! – с видимым удовольствием откликнулся кое-кто из кучки. – Это и очень нам любезно!.. Ну-ну! Валяй-ко дальше! Что еще там прописано?

«Полагаясь на верность народа нашего, – продолжал Шишкин, весьма подбодренный сочувственным отношением слушателей, – Я признал за благо для облегчения края упразднить армию Нашу! Мы отныне впредь и навсегда освобождаем Наших любезных верноподданных от всякого рода наборов и повинностей рекрутских; затем, солдатам армии Нашей повелеваем возвратиться на места их родины».

– Значит, некрутчине шабаш? – спросил кто-то.

– Шабаш! – подтвердил Свитка. – Отныне и навсегда шабаш и некрутчине, и наборам, и всякому войску! Ни одного солдата больше не должно быть в целой России! Все будут вольные! Всяк, значит, делай, что хочешь!

– Э?!. Это важно!.. А насчет повинностей как?

– А вот, слушай далее!

«Уплата подушных окладов, имевших назначением содержание столь многочисленной армии, со дня издания Манифеста, отменяется. Всем солдатам, возвращающимся из службы, также всем дворовым людям, фабричным и мещанам повелеваем дать без всякого возмездия надел земли из казенных дач обширной Империи Нашей».

– Э, робя! Это, ей-ей, хорошо!..

– Что и говорить! Чего лучше!.. Надо только Бога молить…

– Да только неужто же все это француз?

– Все он! – с непоколебимою уверенностью подтвердил Свитка.

– А как же насчет теперича лесу, ну и опять же всяко хозяйство надо обзавести себе, избу поставить, скотинку там, что ли – без того нельзя же ведь, хоша и солдату, али дворовому. Это-то как же? Сказано про то аль нет?