Панургово стадо

Славнобубенский откупщик жил на широкую ногу. Кабинет его, как и весь дом, носил яркую печать аляповатой, но спесивой роскоши. Тут все блистало бархатом и позолотой: точеный орех и резной дуб, ковры и бронза, и серебро в шкафах за стеклом, словно бы на выставке, и призовые ковши и кубки (он был страстный любитель рысистых лошадей), дорогое и редкое оружие, хотя сам он никогда не употреблял его и даже не умел им владеть, но держал затем единственно, что «пущай, мол, будет; потому зачем ему не быть, коли это мы можем, и пущай всяк видит и знает, что мы все можем, хоша собственно нам на все наплевать!». По стенам, в роскошных золоченых рамах, висели разные картины весьма сомнительного достоинства, но тем не менее на дощечках при них красовались имена Кукука, Калама, Берне, Делароша и прочих. Все эти произведения искусства сбыл ему в Петербурге, за очень выгодный куш, некий аферист, и Верхохлебов необыкновенно был доволен покупкой, «по крайности, стены не будут голые и все же дому украшение». И в зале, и в гостиной, и в кабинете, – словом, повсюду, где только мог, либерал и патриот поразвешивал масляные и фотографические изображения собственной персоны, и не иначе как во всех своих медалях и регалиях «за пожертвования». Особенно в этом отношении отличались зало и кабинет, где висели портреты его во весь рост «в самой государственной позитуре», как говорил он. Слабость к регалиям доходила в нем до того, что он даже сделал какое-то пожертвование самому шаху персидскому, за что и получил большую звезду Льва и Солнца, которую неукоснительно возлагал на себя во всех важных и экстренных случаях жизни.

– Что скажете-с? – вполоборота и почти через плечо обратился он к Полоярову, встретя легким кивком его поклон.

– Скажу очень многое! – с многозначительной усмешкой ответил гость, нимало не изменяя своему обычному, так сказать, полояровскому достоинству. – У вас есть на час свободного времени?

– Это смотря как: иное дело и на два и на три есть, а иное – и на полсекунды нету.

– Ну, для моего, я надеюсь, найдется! – с полною уверенностью заметил Ардальон. – Дело, говорю вам, очень важное, и вы будете мне даже весьма благодарны за то, что я не пошел с ним помимо вас.

– Да в чем дело-то? Вы мне толкуйте прямо, а не с походцем, – сказал Верхохлебов, показывая знаки нетерпения.

– Своевременно узнаете, – спокойно возразил Полояров. – Нам нужно будет поговорить ладком, по-божьи, чтобы толком кончить. Прикажите-ка никого не принимать, пока я здесь.

– Да зачем же это? – с неудовольствием замялся откупщик.

– А затем, что присутствие лишнего человека будет для вас самих обременительно – вот увидите!

Верхохлебов позвонил и отдал требуемое распоряжение.

– Вот это так! Это хорошо! – одобрил нецеремонный гость. – Теперь уж не взыщите – я присяду и вам посоветую сделать то же, потому, знаете, стоя-то неловко.

И усевшись в малиновое бархатное кресло, он вынул из бокового кармана рукопись.

– Что это? Никак статья какая? – прищурился Верхо-хлебов. – У меня, сударь мой, времени нет. Это уж оставьте!

Но Полояров, раз уже добившись такого свиданья, решительно не желал и не мог даже оставить дело и уйти из этого кабинета без какого-либо положительного результата.

– Эй, Калистрат Стратилактович, смотрите, чтоб не пришлось потом горько покаяться, – предостерег он весьма полновесно и внушительно; – знаете пословицу: и близок локоть, да не укусишь; так кусайте-ка, пока еще можно! Говорю, сами благодарить будете! Вы ведь еще по прежним отношениям знаете, что я малый не дурак и притом человек предприимчивый, а нынче вот не без успеха литературой занимаюсь. Полноте! что артачиться! А вы лучше присядьте, да выслушайте: это недолго будет.

– Проектец, что ли, какой? – недоверчиво спросил Калистрат Стратилактович.

– Н-да, пожалуй, в некотором роде, есть и проектец. Вот погляжу, как вы найдете… одобрите ли его. Прошу прослушать!

И комфортно рассевшись в глубоком кресле да заложив нoгy на ногу, Ардальон Михайлович, не без внутреннего удовольствия, принялся за чтение и читал, что называется, с чувством, с толком, с расстановкой, наблюдая время от времени из-под своих очков, какое действие производит его статья на Калистрата Стратилактовича. Но вначале не было заметно никакого действия. Верхохлебов даже пренебрежительно перебил его:

– Что это? Никак повестулка какая-то?.. Это к нам не подходящее!

– Постойте, не торопитесь, – остановил Полояров. – Оно только вначале так кажется; «но подождем конца!» – сказал дурак какой-то. Вот и вы, батюшка, подождите: своевременно все выяснится, все-с обнажится!

И чтение продолжалось. И по мере того, как продолжалось оно, оказывалось и достодолжное воздействие его на либерала и патриота славнобубенского. Брови его супились, лицо хмурилось, губы подергивало нервическою гримаскою. Он то бледнел, то наливался пунцовым пионом и дышал тяжело, с каким-то сопеньем; на лбу проступали капли крупного поту, а в глазах выражение злобы и негодования сменялось порою выражением ужаса и боязни.