Панургово стадо

– Не, не! Полно, любезнейший, полно! Что баловать-то! – отрицательно замахал откупщик. – Бери двести пятьдесят, а то через минуту и половины-то не дам!

Ардальон живо смекнул, что половина двухсот пятидесяти будет как раз сто двадцать пять, то есть maximum журнальной платы.

– Ну, нечего делать! Получайте рукопись! – с глубоко скорбным и досадливым вздохом сказал он. – Только не думал же я, Калистрат Стратилактович, чтобы вы были такой… Эх, право!

– Ну, а ты напредки думай! Это, значит, наука!

– Да уж что с вами!.. Вот вам тетрадка, давайте деньги.

Верхохлебов принял с рук на руки полояровский пасквиль и внимательно поглядел на рукопись.

– Да ведь это беляк? – спросил он.

– Беляк, Калистрат Стратилактович.

– Ну, то-то, я вижу, что беляк. А вы мне, батюшка, чернячок пожалуйте, а без того нельзя. Мне и чернячок тоже нужен. Доставьте прежде чернячок, тогда и деньги получите.

– Да на что же вам черняк-то? Не все ли равно это?

– Нет, уж все-таки для спокойствия… Так-то поблагонадежнее будет.

Полоярова покоробило. Он понял, что этого гуся никак не проведешь.

– Хорошо-с, я вам доставлю завтра утром, – попытался вильнуть он в последнее.

– Э, нет, милейший, завтра уж будет поздно! – отрицательно развел руками патриот. – А вы мне его сейчас же доставьте, не медля ни секундочки, тогда и деньги с рук на руки.

Ардальон согласился и на извозчике полетел домой за черновою рукописью. Его душила злость и досада, но в тщетном бессилии злобы он только награждал себя названиями осла и дурака, а Верхохлебову посылал эпитеты подлеца и мерзавца. «Двести пятьдесят рублей – шутка сказать! – так-таки ни за что из-под носа вот прахом развеялись!.. Экой мерзавец! Чуть три половины не отнял! Три половины! Тьфу, подлец какой!»

Через четверть часа он опять уже стоял в откупщичьем кабинете.

– Ну что, милейший, привезли?

– Привез, Калистрат Стратилактович! Извольте получить.

Верхохлебов взял черняк и тщательно проверил его с беловою.

– Да уж не беспокойтесь, верно! Не надую, поверьте слову! – убеждал его Ардальон Михайлович. – Вы мне деньги-то поскорее давайте!

– Позвольте, батюшка!!. Деньги!.. Так дела не делаются. Своевременно и деньги получите; не задержу-с, не бойтесь! А вы сперва вот что, – солидно предложил он с видом вполне довольного, резонного человека. – Извольте-ка мне прежде выдать такую подписку, что вы обязуетесь ни на меня, ни на мое семейство никаких более пашквилей не писать во всю вашу жизнь, и что все написанное вами в переданных ныне статьях есть ложь и пашквиль, одна только ваша чистая выдумка, от которой вы, по совести, отказываетесь и нигде более ни письменно, ни устно повторять этой лжи не станете. Вот, как вы мне дадите такую подписку, я вам и деньги вручу-с. Понимаете?

Полояров увидел, что тут, как ни вертись, а ровно ничего не поделаешь, и потому присел к столу и под диктовку Верхохлебова настрочил требуемую подписку.

Калистрат Стратилактович внимательно перечел ее, аккуратно сложил пополам и вместе с двумя рукописями запер в свой массивный несгораемый шкаф, ключ от которого неизменно носил в кармане. Оттуда же, из одной полновесной пачки (Ардальон очень хорошо заметил эту полновесность быстрым и горящим взором) отсчитал он две новенькие радужные бумажки да одну серую и с полупоклоном подал их Полоярову.

– Таперича, значит, дело между нами чисто, – сказал он с облегченно-сияющей физиономией.

– Послушайте, Калистрат Стратилактович, – в минорном тоне заговорил Ардальон, кисло и жалостно пожимаясь, – ведь вы у меня, ей-Богу, за бесценок приобрели, сами понимаете!.. Ведь только одна крайность моя… Вы бы что-нибудь прибавили… право! Ей-Богу, не грех бы вам! Ведь не разоритесь!

– Ну, ну! не скрипи, не скрипи! Уж так и быть, куда ни шло, одну красненькую накину! – пренебрежительно утешил его патриот, выбрасывая на стол десятирублевую ассигнацию.

И вдруг захотелось ему, жестоко захотелось, до какого-то дьявольского зуда во всей воле и во всем помышлении, во всем сердце своем, беспощадно поддразнить Ардальона Полоярова.

Он выждал, пока тот положил деньги в карман и стал откланиваться.

– Постой-ка, милый, постой малость самую! – остановил он его. – Слово тебе хочу сказать еще одно.

И самодовольно растопырив ноги и фертом заложа в карманы панталон мясистые руки свои, с серьезным лицом, но нагло издевающимися глазами стал он глядеть в полояровскую физиономию.

– Что вам угодно? – угрюмо повернулся обличитель.

– А мне угодно сказать тебе, что ты дура! Как есть дура-баба несуразая! Ведь пойми, голова, что я тебе за этот самый твой пашквиль не то что тысячу, а десяти, пятнадцати тысяч не пожалел бы!.. Да чего тут пятнадцать! И все бы двадцать пять отдал! И за тем не постоял бы, кабы дело вкрутую пошло! Вот лопни глаза мои, чтоб и с места с этого не сойти, когда лгу… А потому что как есть ты дура, не умел пользоваться, так будет с тебя и двух с половиною сотенек. Вот ты и упустил всю фортуну свою! Упусти-ил!