Папа, мама, я и Сталин

Это письмо «бабуня» читала мне вслух в Анапе. И я, пятилетний, конечно, был счастлив и хлопал ушами.

Мне было невдомек многое — и почему я до сих пор не видел папу, и почему курортная жизнь с ее хождением на пляжи и загоранием вперемешку с купанием так быстро кончилась, да и сама война.

Правда, кто такие фашисты, я уже знал.

Это те, кто нас бомбит.

На двор падали осколки. И я прекрасно помню, как они врезались в землю около нашего «таганка» — так по-южному называлась самодельная печка, вся черная из-за обуглившегося железа. Эти осколки в первые секунды сначала бешено крутились, вздымая пыль, потом делали самое опасное — непредсказуемо прыгали по земле зигзагами и только затем застывали — трогать нельзя, обожжешься о жгучий обгоревший металл, жди, мальчик, пока остынет… У меня, помнится, была целая коллекция этих исковерканных железяк.

Бабушка научилась во время бомбежек — как правило, их было по 3–5 раз в день — спасать меня и себя весьма своеобразным образом. Заслышав самолетный гул, она хватала меня, малыша, за руку, тащила в дом, и мы тотчас залезали под кровать.

Считалось, что, когда дом будет разрушен, даже после прямого попадания и пожара, мы спасемся под обломками. Во всяком случае, под кроватью у нас больше шансов… Там же сетка!.. Она предохранит нас. Она примет обрушившийся потолок на себя.

С этой верой мы всякий раз лезли под кровать, которую бабуня называла «бомбоубежищем» и имела на то основания.

Ведь другого бомбоубежища в Анапе не было.

Это в Москве люди прятались на станциях метро, а в Анапе метро не провели.

Может быть, поэтому жертв среди населения прибавлялось каждый день.

Все, кто интересуется историей Великой Отечественной войны, знают: знаменитый детский курорт Анапа был полностью разрушен — есть соответствующие кинодокументы.

Как мы с бабушкой остались живы в этом кошмаре — одному Богу известно. Это называется — поехали на курорт.

Да и бои в этих местах шли ожесточеннейшие.

Керчь, Новороссийск — это рядом! — там море окрашено кровью. Не смейтесь из-за политрука Брежнева над Малой Землей. Там погибло множество наших солдат и матросов. Малая Земля — действительно героическое место…

У меня в 70-е был друг-писатель. Фронтовик, прошел всю войну… я его спросил однажды за бутылкой:

— Скажи… что было самое страшное на твоей войне? Он долго думал, потом ответил, мне кажется, честно:

— Самое страшное — это рукопашный бой. Представляешь, солнце печет, море рядом Черное искрится, кузнечики стрекочут, бабочки летают, тишина, и вдруг… стенка на стенку, мы морской десант, нас триста, их не меньше, если не больше… Я матросик, мне 20 лет… И вот, идем… друг на друга вдоль берега… Сначала какой-то вой и с их стороны, и с нашей… сходимся, и начинается форменная драка… только запредельная… кто-то стреляет, а кто-то кинжалом или штыком… кто-то кого-то душит, бьет чем попало — прикладом или кулаком… «я тебе пасть порву» — это буквально… И вот так минут сорок — кто кого?.. Месиво!.. Кровавое!.. Мертвые, раненые, живые, полуживые… без зубов, без глаза… из-под трупов, из-под общей свалки вылезаем… Осталось наших живьем человек сорок… Победили!., мне этот вой изредка снится по ночам… У-у-у-а-а-а… Вот этот вой, когда рукопашная, — страшней ничего на войне не знаю.

— Вой — что?.. «За Родину, за Сталина»?

— Какой там… Просто мат-перемат… У нас свой, у немцев свой… У них, представь, тоже свои ругательства, не слабей наших…

— А где была эта твоя рукопашная?.. Ты сказал — вроде у Черного моря? — спросил я.

— Под Новороссийском, — ответил мой старший друг. — У города Анапы… Знаешь?

Я ахнул. Значит…

Бывает же такое!.. Я смотрел на бывшего матросика, ныне писателя, и слезы как-то сами выкати тись на мои щеки.

— Ты чего?

— Ничего.

Мы крепко выпили в тот вечер.