Папуля

Ей хотелось, чтобы Элли скорей ушла, но когда она все-таки уехала, Торе стало совестно. Она взяла яблоко, съела у себя в комнате, почти дочиста обглодав огрызок, а семечки сплюнула на пол.

Тора не видела, чтобы Джи уехал с остальными, но и в общей комнате его тоже не было. На диване сидела с вязанием девушка, знакомая Торе по групповым занятиям. Она кивнула, Тора кивнула в ответ. Щенки почти все спали, спала и их мать. Элли говорила, что собака таскает щенят в зубах, за шкирку. Тора взяла одного – щенок чуть слышно пискнул. Чирикнул, как птичка.

Тора положила щенка в карман толстовки, сунула туда обе руки – вот он, тепленький, возится. По пути к жилым корпусам она промокла под дождем, на толстовке выступили темные пятна, зато щенка донесла сухим. В коридоре ей никто не встретился. Щенка она положила к Элли на кровать. Он тыкался слепой мордочкой туда-сюда, в пустоту. Никуда он не делся бы, даже вперед еле полз.

Тора провела пальцем вдоль спинки щенка. До чего же здесь уютно: дождь в окно барабанит, тишина в коридорах, и это существо – словно чья-то крохотная душа отделилась от тела. Не прячется ли в нас душа, такой же слепой пищащий комочек величиной с пирожок?

Тора совсем потеряла счет времени. Даже если Джи к ней и постучался, то она не услышала. Он вырос вдруг на пороге, в бейсболке и рубашке поло, лицо встревоженное. Увидев щенка на кровати, он расслабился, плечи обмякли.

– Черт, – выдохнул он. – Мы тут переволновались.

Тора села на кровати, скрестив ноги. Нашел-таки ее.

– Ясно, – сказала она, – простите. Но он, щенок то есть, жив-здоров.

Джи снял кепку, провел пятерней по жидким волосам, при свете лампы сверкнула плешь.

– Нельзя их забирать у матери. – Голос у него дрогнул. Неужели сейчас расплачется? – Она вся извелась.

– Я-то думала, ничего страшного. Я не знала, – оправдывалась Тора. – Простите.

– С ним все в порядке?

Тора посмотрела, как возится щенок.

– Думаете, я бы с ним что-нибудь сделала?

– Просто нельзя ему ползать вот так по кровати, свалится же.

Тора села так, чтобы Джи мог при желании рассмотреть ее как следует, оценить фигуру, но ясно было, он ее едва замечает. Тора молчала.

Лишь секунду спустя она поняла по его лицу: она его нисколько не интересует. Может быть, она ему противна? Можно подумать, преступник тут не он, а она! Разве он не понимает, что все его грехи ей известны? Все темные уголки его души перед нею как на ладони.

Он шагнул вперед, хотел забрать щенка.

Тора прижала малыша к груди.

– Здесь женская спальня, вам сюда нельзя, – сказала она ледяным тоном.

Джи опешил, всплеснул руками.

– Я просто… – начал он. – Та девушка сказала, вы взяли щенка, а собака… ну, вы понимаете… места себе не находила.

– Вон отсюда нахер.

* * *

Роберт, когда вернулся и застал Джи в женском корпусе, пришел в ярость, Джи признали тяжелым случаем и перевели в Нью-Мексико, на другой поток, где одни мужчины. Тора рассказывала эту историю за ужином, Элли слушала, закусив губу.

– У меня чуть сердце не выскочило. Я… – Тора понизила голос, – перетрусила насмерть.

– Бедняжечка, – сказал Рассел. – Такого страху натерпелась!

– То есть, – переспросила Элли, – он и здесь опять за свое?

– Чего он к тебе приперся-то?

– Честное слово, не знаю, что бы он сделал, – сказала Тора, – если бы не Роберт.

Рассел разминал Торе плечи, Элли тепло прижималась к ней.

– Главное, – сказала Элли, – с тобой все в порядке.

Лица у них были встревоженные, голоса сочувственные, но от Торы не укрылись их горящие глаза.

* * *

Летом Тора – когда уже вернулась домой, к привычной жизни – прочла все-таки книгу о кукольнике и о Второй мировой. Права оказалась Элли, книга была отличная. Тора рыдала, когда дочь кукольника нашла на чердаке резной скворечник – знак, что ее немецкий любовник все-таки помнит о ней. Тора вслух перечитала концовку; за окнами дома, где она жила с мужем, звенел июнь, а книга вселяла веру, что можно жить иначе. Вот и в жизни, как в книге, люди должны друг другу помогать – это ведь и есть главное? Все-таки люди от природы добры, разве нет?

Тора решила не заходить больше в чаты.

Почистить зубы к приходу Джеймса.

Решимости ей хватило на какое-то время. А потом Джеймс опоздал к ужину, и когда они уже в сумерках сидели в столовой, все ее недавние чувства потускнели, почти угасли.

Джеймс задержал на ней взгляд.

– Что? – встрепенулась Тора. – Что ты говоришь?

Джеймс мотнул головой, пожал плечами. На глазу у него наливался ячмень, веко безобразно раздулось.

Лежа в постели, они смотрели новости, Джеймс прижимал к глазу теплый чайный пакетик. Джи объявил себя банкротом. Джи удалось избежать уголовной ответственности, но на следующей неделе будет слушаться его первое гражданское дело. Показали кадры, где он выходит из машины, измученный, улыбаясь под психотропными.

Джеймс положил на тумбочку чайный пакетик. Глаз, все такой же красный, теперь еще и лоснился от жара и влаги.