Парадигмы субъектности

(а) Что касается предрассудков логиков: я никогда не перестану подчеркивать тот скромный факт, который эти суеверные не хотят добровольно признать. А именно что «мысль» приходит, когда приходит, а не тогда, когда «я» хочу. (b) Было бы фальсификацией фактов сказать: субъект «я» есть условие предиката «думаю», (с) Это думает: но если это «это» окажется старым добрым «я», то тогда — будем снисходительными в терминах — эта фраза окажется простым предположением, простым утверждением и никоим образом не «внезапно возникшей уверенностью», (d) И в конце концов это «это думает» уже говорит слишком много обо всей ситуации, так как это «это» уже содержит интерпретацию процесса, не принадлежа при этом ему самому. Мы рассуждаем так, имея привычку грамматического анализа: «Думать — это активность, у каждой активности есть субъект, следовательно…»[113].

Действительно, у истоков одной элиминативной парадигмы, а именно «мысли сами себя думают», стоял именно Ницше. Но еще раньше очень похожие вещи говорил Юм. Мысли, говорил он, собираются в уме по собственным законам. Это могут быть, например, законы ассоциаций. Но не субъект распоряжается своими мыслями в голове, а, скорее, мысли распоряжаются субъектом. Если вскрыть законы, по которым мысли приходят в голову, то субъект станет объектом, чисто каузально зависимым от этих законов (чуть позже мы увидим, что Делез трактует Юма по-другому). То же самое говорит и Ницше: «Я» — это грамматическая фикция, «Я думаю» — это пустая фраза, привычка приписывать себе начало тех явлений, которые происходят со мной сами по себе. Я полагаю, что именно против такого пафоса Юма Кант ввел свое «трансцендентальное единство апперцепции»: наше представление о том, что мыслю все-таки именно Я, по необходимости присоединяется ко всем нашим мыслям. Однако начало мыслей Кант тоже полагает в спонтанности воображения, как и Юм. Мы уже видели и еще увидим, что субъект все-таки организует собственные мысли, иначе наступает бессвязность (и бесполезность) мыслительного процесса. Однако и Юм, и Ницше считали по-другому.

Теперь остается только один шаг: надо найти те законы, которые управляют мыслями. Постмодерн находит эти законы во влиянии на человека господствующего дискурса. Это мы видели еще когда говорили о Лакане. У него дискурс был тем, что конституирует и желания человека, и его мысли. Мы помним и формулу ««Я» артикулируется в дискурсе так, чтобы максимизировать основания, которые имеет человек для того, чтобы быть услышанным».

Дискурс

Но сам дискурс в постмодерне не всесилен. Не только он сам навязывается, но и его навязывают нам дисциплинарные практики. Вот что говорит Фуко в своей знаменитой лекции «Порядок дискурса»:

«И напрасно дискурс предстаёт с виду чем-то малозначительным — запреты, которые на него накладываются, очень рано и очень быстро раскрывают его связь с желанием и властью». «В обществе, подобном нашему, конечно же, известны процедуры исключения. Самая очевидная и самая привычная из них — это запрет. Нам хорошо известно, что говорить можно не все, говорить можно не обо всём и не при любых обстоятельствах, и, наконец, что не всякому можно говорить о чём угодно»[114].

Дискурс и власть переплетены, они действуют сообща: