Парадокс страха. Как одержимость безопасностью мешает нам жить

Это стремление настолько возобладало в ней, что заставляло искоренять все, хотя бы отдаленно нарушающее маскировку. На бессознательном уровне те части личности Робин, которые хотели безопасности, нашли способ приспособиться к проблеме. Ей нужно было устранить все, что могло бы отвлечь ее от необходимой бдительности. Сильнее всего отвлекали от главной задачи и самым непосредственным образом вмешивались в ее решение личные потребности и желания Робин. Ее ум стал медленно ослаблять эти внутренние стремления, словно прикручивая ручку регулировки, пока наконец она не перестала их замечать вовсе. Не осознавая этого, Робин так и застыла в своеобразной нездоровой настроенности на свою мать.

Можно сказать, что гнев, который временами вырывался из нее, был проявлением здоровой витальности – попыткой восстановить право иметь собственные потребности и желания. Вполне обоснованная, в реальности эта теория не слишком ей помогла. Психологическая темница Робин была настолько прочной, что после вспышек гнева ее переполняли чувства вины и стыда, и она возвращалась в безопасность своей уютной клетки, запираясь изнутри собственным ключом.

* * *

На примере Робин мы замечаем несколько факторов, осложняющих отношения между Страхом и Воображением. В самом общем понимании мы видим существенный изъян в человеческой безопасности. Безопасность обеспечивается системой привязанности, которая в лучшем случае субъективна, а в худшем – подвержена искажениям. Жизненный опыт заботящегося взрослого формирует его субъективные оценки угроз, которые не только руководят родительством, но и с младенчества интернализируются ребенком в качестве части его личности.

Субъективность оценки угроз была полезна для нас как биологического вида тем, что наша безопасность в младенчестве и детстве опирается не только на наши собственные страхи, но еще и на предшествующий опыт страха, усвоенный нашими родителями. Наш вид выжил, потому что мы смогли приспособиться, а приспособление строилось на гибкости в оценке угроз. К сожалению, эта гибкость в оценке угроз оказывается одновременно и уязвимостью, легко искажаясь под давлением травматического жизненного опыта родителей.

Рассмотрим, к примеру, опыт взрослых, которые держат своих детей за руку при переходе улицы. Каким особенным он должен быть у родителя (и, как следствие, у его ребенка), если в прошлом у него на глазах какого-то ребенка сбила машина! Хотя все мы знаем, что дети каждый день попадают под машины, мы несравненно сильнее будем сжимать ладонь своего ребенка, если лично перенесли эту психологическую травму.

Травма оказывает на нас колоссальное формирующее воздействие, как правило, связанное со Страхом. Часто мы обнаруживаем, что это воздействие распространяется и на другие области. Иными словами, родитель, видевший, как ребенка сбила машина, может быть сверхконтролирующим не только на переходе через улицу, но и в жизни в целом.

Здесь мы видим другой сложный аспект связи между Страхом и Воображением: насколько далеко мы готовы зайти, чтобы оставаться в безопасности. Если наша безопасность зависит от гармонии отношений с объектом нашей главной привязанности, то наша уязвимость в этих отношениях становится весьма высокой. Для многих, как и для Робин, это делает невыполнимой задачу поддерживать гармонию в привязанности, в то же время продвигая свою личную реализацию. Здесь Воображение становится наиболее уязвимым.

Поскольку наше чувство безопасности коренится в опыте развития, испытанное нами в младенчестве, детстве и отрочестве непосредственно влияет не только на наше научение страху, но и на личность, которой мы впоследствии становимся. Психологическая безопасность – первооснова чувства своего «я». Если в детстве мы страдали от пренебрежения, безразличия или заброшенности, мы можем никогда в полной мере не интернализировать сбалансированное чувство привязанности, так называемую надежную привязанность. Без нее же мы обречены на постоянные попытки восполнить недополученное. Проблема здесь в том, что Страх меняет все, чего коснется. Наша неутоленная потребность в безопасности заставляет нас жестче контролировать жизнь – настолько, что мы буквально перекрываем само дыхание жизни. Возможно, мы сумеем не допустить, чтобы нашего ребенка сбила машина, но, если в процессе этого мы разрушаем чувство свободы и Воображение ребенка, что мы в действительности получаем? Как видно из примера Робин, Страх может потребовать от нас той меры подчинения, которая заставит нас бросить свое Воображение и витальность на алтарь выживания.

К сожалению, человек может оставаться в состоянии депривации всю свою жизнь. Смысл и самореализация утрачиваются; любопытство и Воображение едва дышат. Сколько из нас живет с легкой формой этого состояния? Сейчас, однако, нужно задаться другим вопросом: что происходит с Воображением, когда оно так психологически маргинализируется? Мы его утрачиваем? Оно повреждается? Можем ли мы когда-нибудь обрести его снова? А если да, то как его исцелить?

Глава 7 Революция воображения