Парадокс Тесея

Анархистскую? От нелепости его предположения Нельсон был готов расхохотаться. Вздор, сейчас он все объяснит.

– Не революционеры мы! Это шутка такая! Мы про реставрацию, – Нельсон попробовал задрать голову, будто выполнял упражнение «лодочка».

– Дошутились, – изрек гуталиновый. – Его отдельно, бабусю отдельно. Где понятые?

Брыкавшегося Нельсона волоком потащили по коридору на кухню. В распахнутые двери он видел обездвиженных соседей. Лежал Семеныч с недорешенным газетным сканвордом в татуированном кулачище. Лежала, уткнувшись щекой в раскрытый анатомический справочник, невезучая студентка Первого меда, которая изрядно прибавила в весе после реанимационной катастрофы с Николаем Васильевичем. Лежали, ферментируясь в шипучей квасной луже, две немолодые дамы; между ними среди осколков банки плавал рыхловатый слизень чайного гриба. Не лежала лишь мамаша Лобанова – та ползала перед полицейским по полу, закрывая собой мальчишек.

– Да это ж я, вы перепутали! – извивалась она. – Я подала заявление! Звонила вам! Я законопослушная гражданка! Вон ихний главарь! – завопила Лобанова, тыча в Нельсона. – И бабка еще, а остальные соседи не при делах!

– Помолчи, законопослушная, – рыкнул оперативник и с ноги захлопнул дверь.

* * *

На следующий день, в понедельник, свершился суд по избранию меры пресечения для группы людей, называвших себя «жилетами». Во время заседания разразилась небывалая летняя гроза. Над Петербургом нависли тяжелые тучи редкой, зловещей породы Asperitas, из-за которых даже атеисты неожиданно для себя подумали о каре Господней и спешно перебрали в памяти недавние грешки. Гром стоял такой, словно там, наверху, по всему жестяному небосводу, от Купчина до Парнаса, перекатывались невообразимых размеров пушечные ядра, а молнии стреляли не только сверху вниз, но и наоборот.

К ночи закрыли дамбу; уровень Невы приблизился к опасным ста двадцати восьми сантиметрам. Шквалистый ветер с корнями выдрал не одну дюжину деревьев в расхристанных скверах и парках. Потоки дождя, хлынувшие с улицы в метро, подтопили вестибюль станции «Площадь Восстания», вынуждая пассажиров выходить к вокзалу вброд и нести детей на руках, чтобы те не замочили ножек. Некоторые петербуржцы после клялись и божились, что видели сквозь мерцающую пелену громадного всадника на коне, который обдавал здания брызгами до вторых этажей.

Под натиском грозы в старом особняке на Петроградской стороне проломилась гнилая потолочная балка и на отреставрированный паркет бального зала обрушилась вода. Она хлестала из пробоины, струилась по арочным зеркалам. Заливала лепные карнизы, затекала в зазоры между половицами, играла на подоконниках – огнистая, текучая, губительная сила.

Проливные дожди шли до вечера среды, когда в девятом часу сумеречные лучи наискось прорезали иссякшие облака. А в четверг с самого утра установился непереносимый зной, от которого весь город плавился, потрескивал и звенел. Гриша и Олеся укрылись от жары в яблоневом саду на территории заброшенной усадьбы в центре Петербурга, надежно спрятанной от посторонних глаз сдержанными и невозмутимыми классицистическими фасадами. Усадьба сегодня принадлежала коммерческой организации, само здание было наглухо заколочено, внутрь не попадешь, но неприметная лазейка во двор осталась.

Ребята считали это местечко чем-то вроде городской шкатулки с секретом или потайного кармана на подкладе, нашитого специально для них двоих. Любили его дикие травы, благородной кривизны стволы, веранду господского дома восемнадцатого века из крашеного, кое-где порыжелого чугуна с симметрично закругленными лестничными маршами, которые спускались от бельэтажа непосредственно в сад – невероятная по тем временам трата материала, которую могли себе позволить сугубо промышленники-металлурги.

Давешний шторм пощадил приусадебный сад. Тугие розоватые завязи на ветвях яблонь предвещали урожайную осень. Олеся сидела под деревом и рассеянно плела венок из одуванчиков, поднимавших из травы медоносные головки. Гриша ел малину, купленную у бабушки на задворках Сенного рынка: горстями вынимал горячую, размокшую ягоду из пластикового стакана и отправлял в рот.

– Нельсон так и не объявился. Что с субботником завтра делать будем? – спросила Олеся, делая новый оборот толстоватым пустотелым стебельком. – Кстати, это по-прежнему субботник, даже если проводить в его пятницу?

Сочная ягода сорвалась с Гришиных пальцев, посадив на его светлые шорты душераздирающе яркое пятно. Олеся улыбнулась: у этих штанов никогда не было шансов.

– Можно и пятничником наречь, если тебе так больше нравится, – Гриша слопал упавшую малину. – Видимо, надо отменять, хоть и жалко. Не могу сказать, что я удивлен. Нельсон не выглядит как самый обязательный человек на планете. Понятно, что зал ему был важен по каким-то личным причинам, но… Стоило нам закончить с особняком, он пропал. Волонтерская движуха, небось, для него слишком обременительна.