Парадокс Вигнера

— Люблю, господа старики! — пылко отвечала женщина, — и верна яму буду усю жисть!

— Ну, коли детёв не забижають, да кормлють оных, — рассудил Харлан, — нихай поженютися. Как старики думають?

Остальные аксакалы кивали головами в знак согласия, и Круг быстро прогорланил «любо». Далее нужно было решить вопрос об экзекуции молодого казака Парфёна Панкратова за не почитание родителей. Атаман доложил старикам жалобу отца Панкратова, что парень дерзит ему постоянно и однажды замахнулся на пожилого казака плетью. На Дону такое поведение было недопустимым, и жестоко пресекалась, чтобы другим неповадно было. Сыновья долго проживали с родителями после женитьбы и не имели времени, находясь в походах на строительство своего куреня. Лишь немногие отчаивались на такой шаг, когда в тесном родительском домишке проживали несколько семей. Парфён был женат и имел уже двух детей, однако никто не смел дерзко относиться к родителям, несмотря на свою зрелость.

— Ты щаго же ет паршивец, батю сваво не слухаешьси? — задал вопрос Харлан, — а коли тваи сыновья защнуть так делати с табою?

Парфён молчал, зная, что отпираться бесполезно, отец сразу же опровергнет его оправдание. Поверят старики отцу, а не ему, и если уж допустил дерзость, то достойно получи за неё наказание. Женщин здесь не было, и когда Круг определил ему двадцать ударов плетью, его, взрослого мужчину, завалили на скамью, поставленную в центре, сняли штаны и под гул общего одобрения отпороли, как мальчишку. Рубцы и кровоподтёки ещё долго будут напоминать ему о том, что родителя своего нужно почитать и во всем ему подчиняться.

По окончании сбора атаманы станиц и юртов разъезжались из Раздор. В курене атаманского правления собрались Новосильцев, Черкашенин, сотник Бакланов и войсковой старшина Пантелей, чтобы обсудить, как вести переговоры с турками. Казаки, выезжающие в Азов, начали готовить струг к отплытию, а Кондратий по просьбе Белояра повёл его в оружейный курень, чтобы княжич подобрал себе пищаль и шашку. Молодой дворянин уже не относился предвзято к атаманскому сыну и вёл себя, как давний знакомый Кондратия.

Вечером Кондратий пришёл к окну Мирославы, и тихо постучав в него, ждал, когда девушка выйдет на улицу. Княжна была в том же наряде и выглядела, как в первое их свидание, и парень долго смотрел на ее красоту с нескрываемым восторгом. Он повёл девушку на пристань, чтобы покатать её по Дону на лодке того самого струга, на котором с утра ему предстояло отбыть в Азов. Эта небольшая двухвесёльная посудина использовалась в качестве шлюпки и была привязана к корме струга тонким канатом.

— Кондраша, мяне надо с табою погутарить, — послышалось из темноты, когда молодые люди отошли от куреня, в котором разместили на проживание княжну.

В лунном свете из-за угла появилась Федоська Бакланова, решительно направляясь к парню. Мирослава в растерянности смотрела на своего избранника, а он злился на непрошеную гостью, перекосив физиономию.

— Это ты Феодосия? — спросил Кондратий, — так ведь я занят сейчас, сестра, и не могу разговаривать….

— Ты поглянь на ентого хахаля, — громко возмутилась Федоська, — ён ишшо и гутарить, как московит.

— Ну, говори, чего тебе? — настаивал Кондратий.

— А мяне наядине с табою потребно погутарить, — не отставала Федоська, — мяне лишния ухи не по надобности.

— Говори, у меня от Мирославушки секретов нет, — не сдавался Кондратий.

— Ах вона, как ты затарахтел? — возмутилась Федоська, — знащица правду мяне гутарили, што влюбилси ты в енту павлину!

— Да, Федоська, влюбился, — спокойно ответил Кондратий, — а тебя я никогда и не любил, мы были просто друзьями. Вспомни, я хотя бы раз признался тебе в чувствах?

— Да нещего тута и вспомянуть-то, — сожалела Федоська, вздыхая, — таперьчи и так усё понятна. Жалаю счастия и любови вам, прощевайте!

— Милый, это твоя девушка? — спросила Мирослава, когда Федоська скрылась из вида.

— Да, Мирославушка, — отвечал Кондратий, — я говорил тебе о ней! Но я никогда её не любил и тем более не признавался в этом.

Мирослава улыбнулась Кондратию, и по ее выражению лица было понятно, что она нисколько не ревновала его к Федоське. Молодые люди продолжили путь на причал, который ночью охранялся казаками.

— Стояти, хто такия? — раздался окрик дозорного.

— Я, Кондратий! — отозвался он, — сын атамана, не признал что ли?

— Сумлеваюся, што ты Кондрашка! — ответил дозорный, — у нас так не гутарють!

— А глазам-то собственным веришь? — вопрошал Кондратий, стоя в лунном свете, — вот он я весь, смотри!

— А енто, хто с табою? — продолжал допрос дозорный.

— Это княжна Мирослава, — спокойно объяснял Кондратий, — дочь государева посла.

— А защем ёнай здесь быть? — не унимался дозорный.

— А вот это тебе знать необязательно! — разозлился Кондратий, — она со мной, достаточно этого?

— Ты не серчай, Кондратий, — миролюбиво произнёс дозорный, — сам вразумеишь, положено так. Ты щаго хотел?

— Лодку от струга отвязать и покатать княжну по Дону, — информировал Кондратий, — я ведь завтра в Азов отправляюсь на переговоры с турками.