Алар стоял у двери, отсчитывая учащенный пульс и прикидывая, с чем ему придется столкнуться по ту сторону двери. Его рука с подготовленными для стука костяшками пальцев инстинктивно потянулась к несуществующей рукояти сабли. Оружие на «Фобосе» было запрещено. Но какая опасность может быть в таком сочувствующем себе добром общении? И все же, предположим, они попытаются немного пошалить, и дернут его за фальшивую бороду? Пока он колебался, музыка и смех стихли.
Затем корабль неуклюже накренился, и его отбросило к двери. «Фобос» вошел носом в Солярион-9 и теперь наглухо запирал входной порт. Дикий радостный крик послышался из кают-компании через дверь, о которую он ударился.
Он не был уверен, приветствовали ли они спасение станции или свой собственный неминуемый отъезд. В этой овации было что-то насмешливое и сардоническое, что заставило его заподозрить последнее. Пусть старая смена сама себя подбадривает.
— Входите! — прогремел кто-то.
Он толкнул дверь в сторону и вошел.
Десять лиц выжидающе смотрели на него. Двое молодых людей сидели у голографа, но полупрозрачный куб, в котором находилось
Двое мужчин возвращались из-за стола, нагруженного пивным бочонком, несколькими большими деревянными мисками для кренделей, пивными кружками, салфетками, пепельницами и другими безделушками, и направлялись к обеденному столу, ближайшему к Вору. За столом шестеро мужчин собирались встать. Отсутствующим одиннадцатым лицом был, вероятно, психиатр, который отсутствовал по взаимному пониманию и согласию.
Он с тревогой ощутил, что вечеринка закончилась. Это было что-то другое.
— Доктор Тэлбот, — сказал крупный румяный мужчина с раскатистым голосом, — меня зовут Майлз, я — старший заступающей смены Станции Девять.
Алар, молча, кивнул.
— А это мой метеоролог Уильямс Макдугалл, пилот бокового реактивного двигателя Флорес, спектроскопист Сент Клер, инженер-технолог…
Вор серьезно, но уклончиво ответил на приветствия, вплоть до молодого Мартинца, клерка. Его глаза ничего не упускали. Все эти люди через все это уже проходили. Когда-то, в прошлом они все истекали холодным потом на солнечной станции, вероятно, большинство из них в разное время и на разных станциях. Но общий опыт заклеймил их, спаял вместе и отбросил за черту их земных братьев.
Двадцать глаз не отрывались от его лица. Чего они от него ждали?
Он незаметно сложил руки на груди и сосчитал пульс. Он выровнялся на отметке сто шестьдесят.
Майлз продолжил громовым голосом: — Доктор Тэлбот, мы понимаем, что вы собираетесь пробыть с нами двадцать дней.
Алар почти улыбнулся. Майлз, будучи высококвалифицированным и бессознательно снобистским солнечным человеком с большим опытом, глубоко презирал любую единицу времени, меньшую, чем полная и опасная шестидесятидневная смена.
— Я просил бы о привилегии, — серьезно ответил Вор. — Надеюсь, вы еще не решили, что я буду вам мешать.
— Нисколько.
— Институт Тойнби уже давно стремится к тому, чтобы профессиональный историк подготовил монографию…
— О, нам все равно, зачем вы едете, доктор Тэлбот. И не волнуйтесь, что будете нам мешать. Вы выглядите так, будто у вас достаточно здравого смысла, чтобы оставаться в стороне, когда мы заняты, и вы будете стоить своего авторитета, выраженного в юнитах, если сможете удержать психиатра счастливо занятым, и вне наших кругов. Надеюсь, вы играете в шахматы? Этот наш психиатр — эскимос.
Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь слышал термин «Эскимос» применительно к солнечному человеку, и был поражен, что понял его значение, которое, казалось, возникло в его сознании непрошеным, словно из ментальной камеры, в которой находилась его другая жизнь. Он не ошибся, решив подняться на борт «Фобоса». Но сейчас он должен притвориться невежественным.
— Шахматы — Эскимос? — пробормотал он с озадаченной вежливостью.
Несколько мужчин улыбнулись.
— Конечно, Эскимос, — нетерпеливо прогудел Майлз. — Никогда раньше он не был в солярионе. У него присутствует только беспокойство, с которым он родился. Вероятно, он только что из учебного заведения, и нагружен шахматными задачами, чтобы занять наши умы, чтобы мы не размышляли. Он вдруг резко рассмеялся. — Значит, мы не будем размышлять! Великие пылающие факулы! Почему они думают, что мы продолжим возвращаться сюда?
Алар вдруг заметил, что волосы у него на затылке встали дыбом, а подмышки намокли. И теперь он понял, каким общим клеймом были отмечены эти заблудшие души, и что объединило их в необычное братство.
Как и предполагал настоящий доктор Тэлбот в ту ночь на балу,
— Я постараюсь занять психиатра, — согласился он с правдоподобным сомнением. — Я и сам люблю играть в шахматы.
— Шахматы! — пробормотал спектроскопист Флорес с бесстрастной окончательностью, отворачиваясь от Алара и устало глядя на стол. Полное отсутствие яда не заглушило его смысла.