Параллели сходятся

Но доставались не только аплодисменты, но и неприятности. В рабфаке почему-то приклеили кличку “футурист”, хотя ни в стихах, ни в поведении, ни в одежде я ничем не походил на представителей этой группы. В своё время они эпатировали буржуазное общество, а после революции делали это уже по инерции, под флагом борьбы с остатками буржуазной культуры. Если не считать чёрной блузы с большим красным бантом — несколько необычного одеяния, в котором изредка выступал на рабфаковских вечерах, — ходил я всегда в кожаной куртке на подкладке из какой-то дерюги или мешковины. Клетчатая кепка и полосатый бумажный шарф, что было тогда модно, дополняли мой костюм. Впрочем, так одевались почти все мои товарищи. Разве только кепка и шарф были у них поскромнее.

Надо мной незлобиво подшучивали. Подговорили какую-то девицу, и она в присутствии других постоянно говорила: “Откажись от футуризма”. Ребята распустили слух, что я поддался уговорам и отказался от этого самого футуризма, о котором они-то сами не имели никакого понятия. На уроках присылали записки: “Неужели отказался от футуризма?” Писали это же на доске, спорили между собой — отказался или не отказался? Мне это надоедало, и на собраниях литературного кружка вместо делового и серьёзного разговора о сущности футуризма я начинал читать довольно странные стихи вроде “Дыр, бул, щил” или “Мне нравится беременный мужчина у памятника Пушкина”, что явно противоречило моему художественному вкусу и характеру. Самое странное — стихи эти я защищал. Впрочем, такое же делают и сегодня юные фрондеры. Ничего не поделаешь, тут виновата детская болезнь — желание идти напролом, вопреки установившемуся мнению. Да и старших приятно позлить. Не забывайте, что мои товарищи по рабфаку были, как правило, почти вдвое старше меня. Теперь иной раз на литературных студенческих диспутах выступают такие рьяные защитники молодых поэтов, если так можно сказать, “оригинального жанра”, стихи которых по стилю схожи с “беременным мужчиной”, что невольно вспоминаешь свои детские грехи, когда очень хочется идти наперекор мнению старших. Ребёнок обязательно найдёт лужу и пойдёт по ней шлёпать, несмотря на охи и вздохи растерявшейся мамы. Промочит ноги, будет ходить мокроносым, но это всё пустяки. Важна самостоятельность мышления и поступков.

Как видите, дорогие читатели, я не очень-то щажу себя, раскрывая истинную подоплёку нигилистического поведения в юности. Может быть, молодых читателей эта покаянная исповедь заставит кое над чем задуматься. Приведу ещё пример.

В рабфаке преподавал литературу опытный и знающий учитель. Но он терпеть не мог современных поэтов. Не выносил он также, когда за поэтическое перо берутся его ученики — рабфаковцы. В литературном кружке я как попугай повторял манифесты футуристов, в классных сочинениях осмеливался пародировать стиль Тургенева. Мне не нравились его описания природы. Преподаватель читал на уроках эти оскорбительные для каждого любителя чтения плоды незрелого ума, но поколебать мои убеждения не смог.

Но однажды преподавателю представилась возможность свести со мной счёты. Мы писали сочинение на тему о ленинском призыве. И вот преподаватель брезгливо двумя пальцами взял из пачки тетрадок моё скороспелое творчество и сказал, что я и на сей раз отличился.

— Во имя рифмы наш поэт пренебрёг двадцатью тысячами рабочих ленинского призыва.

Мои товарищи неодобрительно загудели. Такое уже не прощается. А мой проступок заключался в том, что я писал: “Сто тысяч, сто тысяч от станка…” А к тому времени, когда преподаватель прочитал мои стихи, рабочих-ленинцев стало уже сто двадцать тысяч. А вскоре в партию было принято уже 250 тысяч рабочих. Так скоропалительный, недостаточно продуманный отклик на события послужил мне уроком. Однако я начинал печататься в газетах, где преимущественно печатали стихи на злободневные темы. Так появились у меня душещипательные стихи о беспризорниках и даже целая “Поэма о трамвае”. Вряд ли эта “поэма” — бездарные вирши, где явно выпирали не преодоленные есенинские интонации и даже настроения, — могла бы быть помещена в областной газете, если бы город не готовился к пуску трамвая.

Но вот и первая встреча с критикой. В местном журнале (как будто бы “Ватага”) появились мои стихи. Так, просто пустячок. Я писал вроде бы как о щенячьей радости, что, мол, мне, комсомольцу, хорошо проходить без шапки зимой (тогда это ещё не стало модой), раздетым, “ветром овеянным”, “косясь на витрины каких-то (слава богу, не помню) оконц”. И вот в центральной печати, в обзоре номера журнала, где напечатано было моё стихотворение, появился такой отзыв: “Совершенно безобразны стихи Вл. Немцова…” и так далее — по справедливости.

Прошло много лет. Ругали меня потом за романы и повести. Ругали часто, а порой и злобно. Но с того первого маленького отзыва о моём стихотворении я критиков навсегда зауважал и даже побаивался. Тут я не мог следовать примеру моего кумира Маяковского. Для этого надо быть Маяковским.

3

Семнадцатилетний делегат с решающим голосом. Непонятные для