Параллели сходятся

Рядом стоял Борис Горбатов, он торопил и дёргал меня за рукав. Маяковский сел и приготовился слушать. Я уже не помню, какие стихи тогда читал, но беспрестанно замечал, как в глазах Владимира Владимировича мелькали то насмешливые искорки, то ласковое одобрение. Что потом он говорил, я не смог уловить. Страшно волновался. А закончилась эта встреча тем, что меня и Бориса Горбатова Маяковский пригласил на очередное заседание группы ЛЕФ. Что касается Горбатова, то интерес Маяковского к этому пареньку из Донбасса был оправдан. Горбатова многие знали, он был представителем РАПП и выступал на конференции, а меня же не знал никто, да и стихи мои, прослушанные Маяковским, были далеки от совершенства. Однако, как потом я понял, Маяковскому нравилась творческая одержимость, и многие из моих друзей-литераторов признательны ему за поддержку на трудном пути.

Со мной получилось иначе. Я не стал поэтом, но влияние Маяковского на всю мою творческую жизнь — в том числе и в технике — не могу переоценить. В тех стихах, которые я ему читал, видимо, были кое-какие стоющие мыслишки, образы и общая целенаправленность, чем жила молодёжь двадцатых годов. А мастерство могло прийти позже, при общении с поэтами, прозаиками и литературоведами, которые объединялись тогда в группе ЛЕФ.

Мы пришли туда на заседание с Борисом Горбатовым. Всё было для меня необычным. Ну, во-первых, само место для заседания — за кулисами театра имени Вс. Мейерхольда. Именно с этого момента я почувствовал закулисную — в лучшем понимании этого слова — атмосферу столичного театра. Да ещё такого необыкновенного, как мейерхольдовский.

За длинным столом увидел хорошо знакомых мне по газетам, журналам, книгам известных лефовцев. Было всего человек пятнадцать. Председательствовал Маяковский. И опять я встретил совсем другого Маяковского, чем на трибуне конференции. Это был старший друг, который с болью душевной выговаривал своим товарищам и единомышленникам за допущенные ими ошибки при выпуске одного из номеров журнала ЛЕФ. Сокрушённо качая головой, Владимир Владимирович сетовал на то, что в статье о фольклоре приведены некоторые двусмысленные загадки, вызвавшие нарекания критики. И опять открытым по-детски взглядом окидывая лица смущённых друзей, говорил:

— Недоставало ещё того, чтобы ЛЕФ закрыли за порнографию.

Всем было очень неловко. Автор статьи оправдывался: да, конечно, можно и не помещать в ЛЕФе некоторые загадки, хотя они и взяты из печатных сборников. Я же чувствовал, что и автору и всем окружающим было неудобно перед Маяковским так, как будто при ребёнке вдруг кто-то непристойно выругался.

Лишь потом я понял, что в ранних стихах Маяковского, да и в некоторых более поздних, порою за грубым, уличным словом скрывается глубоко ранимая чистота души.

О Маяковском я ещё расскажу, так как с того незабываемого дня и после переезда в Москву я бегал чуть ли не на все выступления своего любимого поэта. А сейчас хотелось бы рассказать о том, как закончился тот вечер, когда я попал на заседание группы ЛЕФ. Для меня это был двойной праздник: во-первых, познакомился с видными представителями современной литературы, в которых меня, юношу, подкупала революционность, необычная новизна формы и, главное, что душой этой группы был Маяковский. Во-вторых, благодаря ему я познакомился с мейерхольдовским театром. Самым современным и революционным.

Да, действительно параллели сходятся. Для меня в ту пору поэзия Маяковского и театр Мейерхольда были неотделимы друг от друга и не только потому, что на собственном, правда почти детском, опыте чувствовал родственность творческой сущности поэзии и театра, но и потому, что Маяковский и Мейерхольд для меня являлись символическими фигурами передового революционного искусства.

Немногие из участников заседания остались на спектакль, вероятно потому, что видели его не раз, а кроме того, потому, что он уже давно начался. Я проскользнул в зал в середине второго или третьего действия. Подивился необычности сцены без занавеса, висячему мосту через зал, как будто бы перекинутому над железнодорожными путями. По сцене двигались актёры в зелёных, золотых и прочих невероятных париках. На глазах у публики рабочие переставляли мебель. Всё это мне показалось оригинальным и современным. Но я был буквально обескуражен тем, что вместо лефовской поэзии вдруг услышал бытовую речь прошлого века. Оказывается, я попал на комедию А.Н.Островского “Лес”.

Но при чём же тут Маяковский? Я ещё не успел посмотреть его “Мистерию буфф”, ранее поставленную Мейерхольдом, значительно позже увидел “Клоп” и “Баню” и лишь тогда понял, что связывало Маяковского с творчеством Мейерхольда. И, может быть, впервые я встретился с привычным для сегодняшнего зрителя явлением, когда классика может быть переосмыслена по-новому, в зависимости от таланта и творческой позиции режиссёра. Наиболее ярко это проявилось в постановках Мейерхольда, где было много выдумки, находок, изобретательности, что мне особенно импонировало с самого детства. Да и не только мне, но и большинству молодёжи.