Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

…в период 1948–1953 годов был в заключении: сначала в тюрьме на Лубянке, а затем в одиночной камере в Лефортово, где перенес второй инфаркт. Во время пребывания в тюрьме написал книгу «Размышления хирурга». <…> На допросе 18 августа 1951 года Юдин сообщил следователю о своем антисемитизме и обвинил профессора В. С. Левита в «еврейском национализме». Впоследствии расстрел «за измену Родине» был заменен ссылкой в город Бердск Новосибирской области сроком на десять лет [Юдин Википедия][207].

История М. В. Юдиной совершенно иная: крещеная еврейка, фанатичная православная, крестница отца Павла Флоренского, к тому же подруга жены О. Э. Мандельштама, православной Н. Я. Мандельштам [Мандельштам 1997; Мандельштам 2002]. Шраер-Петров делает очень необычный для его поколения шаг: конструируя очередные ипостаси своего главного героя, он позволяет себе объединить судьбу выжившего в лагере профессора С. С. Юдина, с его специфическим отношением к национальному вопросу, с образом погибшего в лагере Осипа Мандельштама. Здесь прототип поет частушки уркам, выворачивая известные, но заведомо апокрифические строки из стихотворения Юза Алешковского «Товарищ Сталин, вы большой ученый…», в которых Мандельштам читает зэкам Петрарку у костра [Алешковский 1959]. Самой Н. Я. Мандельштам это нравилось, что в ее кругу было хорошо известно[208].

Предположение о том, что здесь имеется в виду вдова О. Э. Мандельштама, подкрепляется тем фактом, что в следующей части романа обсуждается вопрос о наследовании евреями-сарматами бескомпромиссности древних иудеев. Оставим в стороне предположение о том, что роман построен на теории еврейского этногенеза Артура Кестлера по новой для того времени книге «Тринадцатое колено. Крушение империи хазар и ее наследие» (1976), хотя даты работы над романом позволяют включить в хронологию его генезиса любое издание этой книги [Кестлер 2001]. Понятно, что здесь должны быть упомянуты и размышления Льва Гумилева о Хазарии и еврейской химере в его популярнейшем в интересующие нас годы труде «Этногенез и биосфера Земли» [Гумилев 1990][209]. Н. Я. Мандельштам пыталась понять, осталась ли в ней и в особенности в ее муже хоть капля крови тех самых древних иудеев, гарантирующей стойкость и жестоковыйность.

Однако описание неопрятной матери Осипа Юдина, с сигаретой в руках, управляющей всем в жизни сына, на первый взгляд не имеет отношения к Н. Я. Мандельштам. Более того, оно способно вызвать даже неприятие самого нашего сопоставления одной из великих вдов с героиней «Юдина». Трудно сказать, имеет ли в виду Шраер-Петров какие-то конкретные впечатления или сведения о вдове Мандельштама, либо же подобный образ просто построен из противопоставлений типа еврей – антисемит, мать – жена, русский – еврей. Возможно, за этим стоит и что-то реальное.

Не будем удивляться тому, что нечто подобное предполагаемому восприятию Надежды Мандельштам в романе Шраера-Петрова сохранилось в мемуарах Андрея Вознесенского, чей формальный поиск был в 1960-е годы близок будущему автору «Искупления Юдина». («Из современников наших, как мне кажется, ему близок Андрей Вознесенский», – писал Виктор Шкловский о Шраере-Петрове в рекомендации 1971 года в Союз писателей СССР [Шраер-Петров 2007: 378].) Рискованность этого фрагмента мемуаров заставляет нас дать его не в собственном пересказе, а в оценке биографа автора «Озы» И. Вирабова: