Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Вознесенский включил Надежду Мандельштам в число «судьбаб», колдуний поэтического XX века. К Вознесенскому, однако, Надежда Яковлевна была холодна. Не пожелала общаться с ним в последние дни жизни, когда он явился с пышным букетом. Нелюбовь свою объясняла туманно: «барчук».

Впрочем, поэту скорее повезло – бывало, про других она выражалась покрепче. Незадолго до смерти прогнала сиделку, которую увидела впервые в жизни: «А ты, собака, уходи и больше не приходи!» (Об этом вспоминает на сайте Поэзия. ру литератор Людмила Колодяжная, когда-то отдежурившая два дня у постели умирающей Надежды Яковлевны.)

Однажды Андрей Андреевич в полном изумлении выслушал душераздирающую историю знакомой итальянки, мечтавшей познакомиться с вдовой Осипа Мандельштама. Итальянка – Мариолина Марцотто, «изысканная юная венецианка, графинюшка, чья бельсер (сестра мужа) Марта Марцотто была королевой светского Рима, подругой Ренато Гуттузо». – не скрывала своего потрясения от визита к вдове Мандельштама. Вознесенский в «Судьбабах» приводит рассказ Мариолины, открывшей тишайшую Надежду Яковлевну с неожиданной стороны:

«Вхожу я в комнату, там атмосфера скандала. С распат-ланными седыми волосами, как ведьма, оглашает воздух четырехэтажным матом безумная женщина. Это и оказалась Надежда Яковлевна. Она швыряет на пол рукописи молодых поэтов, рвет их, бесновато хихикает. “Ленинградское г…” – самый мягкий эпитет интеллектуалки.

Она замечает меня. Отвлекается от молодых поэтов.

“Так ты красотка, – говорит, – ну-ка, красивая, отдай мне серьги твои”. Быстро и ловко вырывает у меня из ушей фамильные мамины серьги. “Мне понравились”, – урчит и принимается снимать с моих пальцев бриллиантовые кольца.

Я робею. Не знаю, как себя вести, но кольца не отдаю. Тогда Н. Я. обращается к сидящему бледному молодому поэту и кричит: “Она красивая? Так давай, вы… ее здесь же, быстро, ну, е… е..!”

Я кинулась к двери…»

<…>

А в сущности, Надежда Яковлевна на свой манер всего лишь повторила давние призывы собственного мужа. «Полухлебом плоти накорми!» – эти стихи когда-то Осип Мандельштам посвящал своей возлюбленной Марии Петровых [Вирабов 2015: 93; Мандельштам 1993–1999, 3: 334].

Я, разумеется, не могу с уверенностью утверждать, что автору «Искупления Юдина» все это должно было прийти в голову, но я выбрал достаточно личный и, как я говорил, экзистенциальный путь анализа-восприятия его романа. Поэтому замечу, что раздраженная интонация в рассказах о Н. Я. Мандельштам была совсем не редкой после выхода «Второй книги», задевшей многих значимых героев поколения шестидесятников, так что видятся возможными если не собственная оценка Шраером-Петровым «великой вдовы», то отражение очень значимого направления мысли тех лет. Что же касается романа, то автор не несет ответственности за те его смыслы, которые могут, как говорил Мандельштам, расти во все стороны.