Чтобы не быть предвзятым и односторонним, приведу противоположное мнение об эскападах Н. Я. Мандельштам, принадлежащее израильскому литературоведу Дмитрию Сегалу:
Надежда Яковлевна, как я могу свидетельствовать, с одной стороны, стремилась воплотить свою ипостась верной вдовы с максимальной преданностью, но, с другой стороны, прекрасно понимала все, внутренние и внешние, ограничения и «клише» вдовьего положения, к которым она относилась с большой самокритичностью и иронией. Именно потому, что Надежда Яковлевна прекрасно понимала все, весьма тесные границы своего положения как вдовы Мандельштама и издательских перспектив его наследия, она довольно рано пришла к решению о выходе за рамки советских возможностей и необходимости печатать Мандельштама за границей. Тем самым она вышла из статуса «советской вдовы» и стала вдовой «всемирной» или «международной». Я думаю, к этому решению она пришла не без влияния судьбы пастернаковского наследия в «тамиздате» – сначала романа «Доктор Живаго» [что важно и для параллелизма профессий романного еврея Юдина Шраера-Петрова, романного же русского «доктора» Живаго и выкреста – «уходящего», как и Пастернак, Михаила Гордона, сливающихся в не менее знаковом «докторе» – реальном антисемите С. С. Юдине-хирурге! –
Или другой пример, где тоже обсуждается «антиповедение» Н. Я. Мандельштам применительно уже к однофамилице главного героя романа, а возможно, и однофамилице его бабки. Из воспоминаний искусствоведа Елены Муриной: