Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Мне мало надо:
Краюшку хлеба
И каплю молока.
Да это небо,
Да эти облака!

[Хлебников 2001: 381].

В продолжении той же сцены в романе мы читаем:

Прохладой сочился хуррийский сыр, запеленутый в виноградные листья. Лазарь исчез, он скрывался от братьев.

– Он не захотел, чтобы мы увидели его бессилие, Копл.

– А картины? Разве они не доказательство его силы. Это ли не чудо? [Шраер-Петров 2005, 1: 22].

Здесь будущее чудо о Лазаре способно было отвлечь читателя от куда более актуальных рассуждений:

– Ты прав, Копл. Но прав – правотой человека, которая ограничена предначертанным.

– Потому что я человек. Один из толпы. Я не могу рассуждать иначе. Ты можешь, Евсей?

– Да, пожалуй, брат. Ко мне приходит иногда это.

– Что это, Евсей?

– Ощущение, что я – Слово, воплощенное в образ человека [Шраер-Петров 2005, 1: 22][204].

Вывернутость этой фразы, призванной напомнить о первом стихе Евангелия от Иоанна – «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог», – явно говорит о том, что перед нами некто, напоминающий своими словами и действиями Антихриста. Но Антихрист этот был хорошо знаком тому сообществу, которое являлось отчасти прототипом и аудиторией «Искупления Юдина» – романа, название которого само по себе выворачивает наизнанку «Воскрешение Лазаря». Остается только обратиться к «Краткой повести об Антихристе» (1901) Владимира Соловьева, чтобы понять такие перевертыши. Довольно легкому восприятию в этой среде русской религиозной философии способствовали, в частности, и такие работы Соловьева, как статья «Талмуд» и письмо «Против антисемитического движения в печати», выразившие его мечту об объединении не только церквей, но всех авраамических религий, а также тот факт, что он был поклонником вполне реальной секты иудео-христиан И. Д. Рабиновича[205]. Ведь в «Краткой повести об Антихристе» Соловьева евреи восстали как раз из-за того, что уже успешный объединитель церквей и спаситель евреев оказался необрезанным! Именно разного рода коллизии с брит-мила, то есть обрезанием, и станут важнейшим мотивом повествования у Соловьева. Существенно, что восстали евреи в Иерусалиме – там, где только и был смысл восстанавливать Храм и ждать реального Мессию[206].

И все-таки, как нам быть с художниками и их именами в романе Шраера-Петрова? Рядом с Эль, то есть Б-гом, Лисицким, который совсем не случайно именно так сократил свое имя от Элиэзер, оказывается фамилия Юдина. К тому же в витебском УНОВИСе был художник именно с такой фамилией – Лев Юдин! А если художник в романе Шраера-Петрова изготовлял еще и неких деревянных кукол, то следует также упомянуть А. Г. Тышлера, не только рисовавшего Михоэлса и Ахматову, но и спасшего от уничтожения «Введение в новый еврейский театр» Марка Шагала.

В итоге из цитат и ассоциаций, вызванных «Юдиным», вырастает достаточно репрезентативный набор интересов тех поколений, которые в ожидании реальной Палестины, а позднее Израиля, возникшего из праха шести миллионов, обсуждали свои проблемы (и свой «иудейский» трепет) на черноморском берегу Кавказа и в Крыму – там, где происходит действие романа. Это подтверждается тем, что в романе появляются и армия бриттов, и комик Аркадий с неслучайным и вовсе не к Райке (и не к райку) восходящим прозвищем Райкин. Автор продолжает насыщать фамилию своего героя разного рода атрибутами. Так, чуть позже оказывается, что среди Юдиных в романе – и философ, и Иосиф, и ветеринар, и врач-хирург, и даже профессор музыки.

В этой связи нельзя не упомянуть нескольких хорошо известных Юдиных: П. Ф. Юдин (1899–1968), советский философ, академик, дипломат, один из сталинских столпов марксистской мысли; выдающийся хирург профессор С. С. Юдин (1891–1954); известная пианистка М. В. Юдина (1899–1970). Интереснее для нас двое последних. Хирург С. С. Юдин отличился на интересующем нас поприще, в целом далеком от медицины. Как сообщает «Википедия»,