Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Верни нам наивных ангелов
Верни примитивных демонов
Верни нам Себя чтоб узрели
и в Библии и в саду
<…>
Верни нам таких как видел
на деревенской северной
иконе – белой кистью
все перышки наперечет
И пусть нам будет художник —
не тот – подражатель прежних
«Хвала им и слава – в Вышних…»
а тот которого видел
в Софронцево на Мологе
– костер еще жгли в овраге
– юродствующий дурачок

[Сапгир 2004: 414].

Это одна из кульминаций излюбленной темы Сапгира – о художнике и ангелах…

Что бы ни говорили отдельные скептики о несвоевременности Сапгира, его стихи становятся не только необходимым фактом культурного опыта ближайшего окружения поэта, узкого круга профессионалов и поклонников, но и важной принадлежностью литературного багажа многих читателей, сохранивших интерес к русской поэзии. Есть в этом вклад Шраера-Петрова, говорившего даже, что кое-что у Сапгира «станет частью фольклора» [Шраер-Петров 2007: 206]; пока не стало, ждем.

* * *

Вернемся к биографическим обстоятельствам, связавшим Сапгира и Шраера-Петрова. Есть замечательные мемуарные свидетельства о Сапгире, но «Тигр снегов» / «Возбуждение снов» – проза Шраера-Петрова о Сапгире – относится к числу лучших. Важнейшая сторона размышлений Шраера-Петрова о Сапгире основана на этих личных впечатлениях, на личном опыте встреч, общения. Да что там – как было уже сказано, мы должны внимательно всмотреться в факт дружбы двух писателей как особый, крайне редкий и ценный феномен.

Интересное наблюдение Шраера-Петрова: Сапгир – неполярный человек. Общий друг, как может казаться. Все о нем вспоминают как о друге, даже те, кто видел его один раз. И это тоже дар – так попасть в память, чтобы тебя считали другом за краткий миг свидания; нужно иметь для этого крупный человеческий талант. Но нужно уметь показать его так, как показывает Шраер-Петров, неслучайный участник жизни Сапгира.

Впервые встретившись еще в 1958 году (Сапгиру тридцать лет, Шраеру – двадцать два), они узнали друг в друге что-то важное и близкое. Спустя десятилетия Шраер-Петров помнит:

Конечно, он похвалил кое-что. Те стихи, где я откровенно обнажал формальный прием: «Космос или косметику – что завоюешь ты? / В резиновой арифметике болтвецки болтались болты»[108]. Одобрил: «Сказано по-хлебниковски». О Велимире Хлебникове мог говорить бесконечно. <…> Я сразу же уловил его кровное родство с Хлебниковым. Обнажение формального приема. Словотворчество. Использование слова как живущего материала строки, – «телесность слова». Меня поразило непринужденное еврейство Генриха [Шраер-Петров 2007: 179].

И не потеряли друг друга. Виделись то часто, то редко, как это бывает у поэтов. В 1985–1987 годах – очень часто, это период самой большой близости. Вместе прошли огромную жизнь.

У Сапгира есть сонет «Кузнечикус» (середины 1980-х), посвященный Шраеру-Петрову. Стихотворение входит в его игровую книгу «Терцихи Генриха Буфарева» и само насквозь игровое, легкое, полетное – о метаморфозах, о перевоплощении мира усилиями и средствами поэтического вдохновения.

Оретикус моретикус кантарус! —

Свою латынь теперь изобрету
Я над любой фонемой ставлю парус
Жив еретик вживлением в ничту

Как ариель взбежал на звездный ярус

Кричу судьбе: огнем его! ату!
И сам себя хватаю на лету
Жгу в ярости! – На сцене – пыль и старость

Беру ваш мир – и этакий макарус

Из стеклодранок строю аппаратус
Кузнечикус – и зинзивер икарус!

Не звездомер не время-акробатус

Самсон лечу и нет пути обрауунс
Пусть солнце попадает в точку! в ту!

[Сапгир 2004: 258].