Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Настойчивое подведение итогов, честный и бескомпромиссный самоанализ неизбежно ведут к размышлению о судьбе. В поэтическом лексиконе Шраера-Петрова понятие судьбы становится ключевым. Теперь все, что бы ни происходило в нем или вовне, он расценивает как предначертанное свыше, чему приходится подчиниться: «праведность и путаницу / Своей судьбы как воду хлеб и соль своей строки я пью и ем» [Шраер-Петров 1992: 61][114]. В этих словах поэта ощутим оттенок покорности. Следует, однако, оговориться. Во-первых, подведение итогов и сопутствующие ему мотивы судьбы выдвинулись на первый план в более позднем творчестве поэта, и особенно в американский период, когда к прежним «прелестям» жизни прибавились новые – возрастные. Во-вторых, ни «черный квадрат» судьбы, ни ее эквивалент «черная пропасть» [Шраер-Петров 2002: 32][115] не лишили его воли, и более того, в «Барабанах судьбы»[116], стихотворении с признаками буддистского сознания, он превращается в оракула судьбы, зовущего людей к пробуждению:

крутите вертите вращайте желтые барабаны судьбы
крутите потому что волчок желтые потому что будда
вертите потому что ветер вращайте потому что в радость
крутите вертите вращайте барабаны под деревом будды
крутите вращайте будите свою судьбу

[Шраер-Петров 2002: 41].

* * *

Для Шраера-Петрова феномен еврейства – не просто тема, к которой можно обратиться. Для него это личная судьба и колоссальных масштабов судьба его народа – трагическая, неизбывная, протяженная во времени и пространстве от Исхода евреев из Египта до их массового бегства из СССР. Во многих его произведениях она определяет все – содержание, господствующую тональность, болевой порог. «Пропащая душа» поэта (см. название его сборника 1997 года), осужденная некогда жить в зоне отчуждения и вражды, то и дело проговаривается словами горечи и боли. «Отчизна-мать», «Россия-матушка», «Русь – жена моя», «Русь моя родная» – это все не про героя моего очерка. Его Россия – мачеха. Из души поэта, из глубины подсознания вырываются слова, будто иллюстрирующие цветаевское высказывание: «Жизнь – это место, где жить нельзя: / Еврейский квартал…» [Цветаева 1994: 48]. Подтверждая сказанное, приведу несколько характеристик той жизни в России, из которой, спасаясь, бегут люди, и не только евреи:

Нас унижали, топтали в грязи

[Шраер-Петров 1999: 12][117];

…это наши скитанья с тобою по житейской пустыне

[Шраер-Петров 2009: 48][118];

…с той поры бредем в пустыне, ноги в синяках

[Шраер-Петров 2009: 47][119];

Забыть, как доили, давили, травили?
Забыть окаянную ласку Державы?

[Шраер-Петров 1992: 57][120];

Какие опричники-псы нас губили,
Какие иуды в любви нас топили,
А мы все равно эту землю любили

[Шраер-Петров 1992: 58];

Она отвергала нас, отторгала,
Она изводила, греховно зачатых,
А нам не хватало, нам все было мало,
Пока нас не сжили со света, проклятых

[Шраер-Петров 1992: 58];

Гетто «отказа»

[Шраер-Петров 2009: 10][121];

«страна-тюрьма»

[Шраер-Петров 1999: 45][122].

Юдофобство гнало, гонит и, к сожалению, будет гнать евреев из России. В числе гонителей порой оказывались и так называемые ученые-теоретики. Разительный пример – иезуитская деятельность В. В. Кожинова. Мы с ним работали не бок о бок, но в одном учреждении – в Институте мировой литературы АН СССР. Аскетичной наружности. Начитанный. Плодовитый. Суровый государственник, взваливший на себя бремя ратоборца-мученика русской идеи. Не хочу быть излишне пристрастным, очерчу портрет Кожинова с помощью его же собственных высказываний: