Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

В своем пределе поэтика Шраера-Петрова стремится к полному опрощению, если не сказать – аскетизму. В «Надгробии Пушкина» почти нет знаков препинания, союзов, предлогов. Стихотворение представляет собой цепочку кратких назывных предложений, обходящихся без подпорок и костылей, таких как вводные конструкции, причастные и деепричастные обороты. Слов немного, но в каждом, как сказал бы Гоголь, бездна пространства. Близкий поэту Генрих Сапгир сочиняет мантру, под которой, не сомневаюсь, подписался бы и Давид Шраер-Петров:

случайные слова возьми и пропусти
возьми случайные и пропусти слова
возьми слова и пропусти случайные
возьми «слова слова слова»
возьми слова и пропусти слова
возьми и пропусти «возьми» —
и слова пропусти

[Сапгир 2004: 316].

Пропуски «случайных слов» и поиски таких, у которых нет замены, роднят Сапгира и Шраера-Петрова. (О Шраере-Петрове и Сапгире см. эссе Евгения Ермолина в этом сборнике.) Оба, кажется, были бы готовы согласиться с парадоксальным суждением Мандельштама, что лучшие слова в стихотворении не произносятся, их нужно найти тому, кто вас слушает [Мандельштам 1966: 507]. Непредсказуемо-имманентная природа авангардистского текста создает протеистскую иллюзию того, что стихотворение способно принимать самые разные обличья. Сколько раз ни перечитываешь стихотворения «Анна Ахматова в Комарово, «Уроки фехтования», «Варьете в Таллине» или «Надгробие Пушкина», всякий раз читаешь будто впервые.

Из всех игровых элементов в поэтике Шраера-Петрова я выделил бы один, как мне кажется, особенно любимый поэтом – звуковую метафору. Непревзойденными мастерами звукописи в русской поэзии были, конечно, футуристы. Выделялся среди них Николай Асеев в бытность его увлечения заумью («Осень семенами мыла мили» [Асеев 1967: 113]). Но Шраер-Петров, пожалуй, ему не уступит. Безо всякой оценки приведу из его стихотворений несколько примеров. Вырванные из контекста, они тем нагляднее продемонстрируют интерес поэта к теоретическим разработкам формальной школы и, в частности, к таким знаковым категориям, как остранение, воскрешение слова, обнажение приема и т. д.: «Бродский бродит брагой» [Шраер-Петров 1992: 59][134]; «стол скобленный оскоплен огнем» [Шраер-Петров 1992:47][135]; «катами казни катам заказывались» [Шраер-Петров 1992:13][136]; «па-ры па-ришь Па-риж» [Шраер-Петров 1992:52–53][137]; «Невы / но и не мы / немы» [Шраер-Петров 1992: 27][138]; «маздой вмазываешь хайвею» [Шраер-Петров 1997:56]; «там-там сердец / то тут/ то там» [Шраер-Петров 1992:37][139]; «до утра утрата» [Шраер-Петров 1992: 42][140].

Звуковые метафоры Шраера-Петрова можно свести к двум видам: к тем, что авторскую мысль затемняют («нелюбимы неумолимы арок гроты готы тоги гады таты гоги годы ига гои» [Шраер-Петров 1992:49–50][141]), и к тем, что ее проясняют («Бродский бросил бремя братства» [Шраер-Петров 1992:59][142]). Реалисту Шраеру-Петрову ближе вторые. Авангардисту Шраеру-Петрову – первые: они высекают не предусмотренный автором смысл – прямо-таки по Пастернаку:

И, чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд

[Пастернак 1967: 65].

* * *

Вне богатейшего опыта русского и мирового авангарда Давида Шраера-Петрова представить невозможно. И все же лирическое творчество поэта – это не «слова в шляпе», не автоматическое письмо, допускающее сближение любых без исключения слов. Поэт рефлексии, Шраер-Петров размышляет о самых разных вещах и проблемах жизни – рядовых и судьбоносных. Оставаясь в рамках футуристической поэтики, погружаясь в глубины иррационально-подсознательного, он умеет в предельно краткой форме передать то или иное содержание.

Что представляет собой «Надгробие Пушкина»? Попросту говоря, о чем оно?

Решусь пересказать этот маленький шедевр.

Поэт посещает Святогорский монастырь (Святые горы Псковской губернии, теперь это Пушкинские Горы), где похоронен Пушкин. С первых слов картина увиденного посредством близких и дальних ассоциаций превращается чуть ли не в религиозное таинство. Исходным понятием, создающим атмосферу поклонения, являются «Святые горы», которые порождают, в свою очередь, «холодный мрамор», ассоциирующийся со смертью, «чело» (а не лоб), «монастырь», «звезду Давида», «паломников», «посох», «Мекку», «Каабу», «слово Божие».