Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

осколки жизни угольки судьбы шипят в пространстве три

ноги железных страсть отгорающую принимают вот вод

погибельный итог туз пик иль уголек мой славный уголок

полати с печкою скрестились дама крести треножник

Не правда ли, можно подумать, что автор этих текстов – один? А между тем первый, 1915 года, принадлежит футуристу Роману Алягрову (Роман Якобсон)[128], второй, 1936 года, – сюрреалисту Пабло Пикассо[129], третий, 1980-х годов, – Давиду Шраеру-Петрову [Шраер-Петров 1992: 47][130].

Действительно, во времена карательной советской цензуры Шраер-Петров был среди немногих, кто развивался в русле исканий мировой поэзии XX века, когда, как он сам пишет в программном эссе «Искусство как излом», в искусстве авангарда (Шкловский, Пикассо, Шостакович) произошел «излом всех традиционных линий» [Шраер-Петров 1995: 249]. Большой по объему корпус стихотворений поэта («Анна Ахматова в Комарове», «Шостакович на даче в Комарово», «Надгробие Пушкина», «Моисей – скульптура Эрзя в Саранске» и многие другие) отсылает нас к поэтике русского футуризма.

Обратимся к знаменитому тексту А. Крученых:

2 нижнии юбки… 60 к.

2 крыхма рубахи… 20 к.

5 воротничков… 30 к.

2 пары манжет… 20 к.

3 навлычки… 9 к.

1 куфайка… 5 к.

[Крученых 1923: 32].

Первое, что приходит в голову, – это счет в прачечную. И на самом деле это «счет >в прачечнукк г-ну Крысюну», являющийся, как утверждает Крученых, законченным художественным произведением, стиль которого «выше Пушкинского».

Ни манжет, ни воротничков я не обнаружил в стихах Шраера-Петрова, но чувствую, что футуристический бунт чем-то очень важным ему дорог[131]. Скорее всего, завораживающей дерзостью и презрением к здравому смыслу, свойственным искусству авангарда. С позиции здравого смысла «счет в прачечную» – абсурд, хулиганская выходка. Согласно же философии будетлянина – фундаментальное открытие. Слом. Взрыв, расчистивший пути для искусства будущего. Осип Мандельштам напрямую не футурист, но и он, в духе нового мышления, считал дырку от бублика важнее самого бублика [Мандельштам 1966: 229]. Парадокс? Василиск Гнедов «пишет» «Поэму Конца» (1915), представляющую собой лишь чистый лист бумаги [Гнедов 1913][132]. Абсурд?

Фрагменты из произведений Якобсона, Пикассо и Шраера-Петрова процитированы мной, чтобы продемонстрировать очевидное родство последнего с формально-структурными исканиями в искусстве XX века. Русский футуризм, а с ним и западноевропейский сюрреализм, безусловно, пригодились поэту. Вопрос только в том, в какой мере и чем именно. Стихотворение в прозе «Надгробие Пушкина» из цикла «Путешествия от берегов Невы» (ок. 1986) прекрасно иллюстрирует некоторые черты поэтики Шраера-Петрова:

[Шраер-Петров 1992: 50][133].

Остроумное замечание Набокова о том, что многоточие – это «следы на цыпочках ушедших слов» [Набоков 2000:648], перекликается с установкой футуристов на фрагментирование текстов. Стихотворение для Хлебникова фрагмент, часть необозримого целого. Будетлянин не признавал раздельного существования поэзии и жизни. Целостность для него не принцип, не «эстетика», но состояние живой материи, та единственно возможная форма бытия, в которой взаимодействуют, плывут и перетекают друг в друга лирическое и эпическое, прошлое, настоящее и будущее, реальное и фантастическое и т. д. Отсюда принципиальная открытость футуристического текста, его особая восприимчивость, позволяющая рассматривать все сочинения поэта как одно внутренне подвижное большое произведение, а каждое в отдельности стихотворение – как продолжение предыдущего или последующего.

Стихотворение Шраера-Петрова «Надгробие Пушкина» начинается с многоточия. Первое слово пишется со строчной буквы. В конце стихотворения точка отсутствует. У стихотворения, таким образом, нет ни начала, ни конца – как у любой части, вырванной из целого. Вырванной, но и соединенной с целым невидимыми нитями.