Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Домнина 2011 – Домнина Д. В. Окказиональные слова как показатели несовершенства окружающего мира (на материале цикла Генриха Сапгира «Терцихи Генриха Буфарева») // Актуальные проблемы современного словообразования. Сборник научных статей. Кемерово: Кемеровский государственный университет, 2011. С. 534–538.

Ермолин 2005 – Ермолин Е. А. Костер в овраге // Новый мир. 2005. № 4. С. 173–178.

Кривулин б. д. – Кривулин В. Б. Голос и пауза Генриха Сапгира. URL: http://sapgir.narod.ru/talks/mono/mono01.htm (дата обращения: 12.04.2021).

Шраер, Шраер-Петров 2004 – Шраер М. Д., Шраер-Петров Д. Генрих Сапгир – классик авангарда. СПб.: Дмитрий Буланин, 2004.

Шраер, Шраер-Петров 2017 – Шраер М. Д., Шраер-Петров Д. Генрих Сапгир – классик авангарда. 3-е изд., испр. Екатеринбург: Ридеро, 2017.

Голос судьбы: заметки на полях прочитанного [109]

Олег Смола

Однажды Блока спросили, что он хотел сказать в своих «Двенадцати». «Я не знаю», – ответил поэт. Находившийся рядом и слышавший это Корней Чуковский замечает: «Он и в самом деле не знал, его лирика была мудрее его» [Чуковский 1924: 27].

В роли простодушного человека оказался и я. Читаю отнюдь не прозрачные, местами зашифрованные стихи Давида Шраера-Петрова, через каждый шаг спотыкаюсь, и мне то и дело хочется обратиться к поэту за разъяснением. К примеру, стихотворения «Надгробие Пушкина» или «Анна Ахматова в Комарово» – результат непосредственного впечатления от увиденного или чистый вымысел? Но сразу же, правда, останавливаю себя, поскольку знаю: последнее дело требовать от автора того, чего у него нет, – исчерпывающего и «правильного» представления о собственном детище.

Законченное произведение, отделившись от своего создателя, пускается в свободное плавание. Оно ему уже не принадлежит. Впрочем, оно не вполне принадлежало ему и в процессе создания. Черновики той же поэмы «Двенадцать» испещрены множеством исправлений, представляющих собой не что иное, как неравную, изнурительную борьбу поэта с самим собой. Этим только и можно объяснить странные на первый взгляд откровения Баратынского: «Не властны мы в самих себе…» [Баратынский 1957: 101]. Или Тютчева: «Поэт всесилен, как стихия, / Не властен лишь в себе самом» [Тютчев 1966: 99].

Эти мысли возникли после первого знакомства с поэзией Шраера-Петрова. Я еще только скольжу по поверхности его стихов, но что сразу бросается в глаза, так это масштаб личности и судьбы поэта. Можно, кажется, позавидовать исследователям его творчества. Им предстоит проследить без изъятий весь жизненный и творческий путь Шраера-Петрова и таким образом определить его место в истории русской литературы.

* * *

Можно ли по стихам судить о реальной биографии поэта? Стафан Малларме считал, что в поэзии – цветы, которых нет ни в одном букете [Малларме 1995: 343]. Так же примерно думал Шкловский: «…жизнь, переходящая в стихи, уже не жизнь» [Шкловский 1990: 143]. Несоответствие слов тому, что хочешь выразить, Фет заостряет до крайности и заявляет, что «поэзия есть ложь и поэт, который с первого же слова не начинает лгать без оглядки, никуда не годится» [Фет 1979: 561]. С этими суждениями трудно не согласиться, но и абсолютизировать их – значит погрешить против истины. Фету было позволительно так думать. Тургенев воспринимал иные его стихи как «темноту, от которой волки взвоют»[110].

Поэзия Шраера-Петрова являет собой другой пример. Биографическое «я» поэта и «я» его лирического героя, разумеется, не совпадают. Однако ключевые слова, мотивы, темы, переходящие из произведения в произведение, скажут о реальной биографии больше, чем иные события и факты.

В СССР Давид Шраер-Петров жил «с пережатой главной артерией» [Шраер-Петров 2009: П][111]. После восьми лет отказничества он со своей семьей эмигрирует в Америку, обретает наконец столь желанную свободу. Много пишет, печатается. Но и там, однако, как человек мыслящий, счастья не испытывает: «Я слышу тоски бесконечной вопль. Нерв оголенный…» [Шраер-Петров 2003: 105][112]. Это далеко не единственное признание поэта такого рода. В его стихах все больше задают тон слова, которые, как сказал бы Маяковский, «болят». Прибавлю – печалятся, страдают, жалуются, вызывая ощущение, что жизнь если еще и не отлетела, то уже угасает, оставляя позади все, что привязывает нас к ней: «О, как мне забыться, напиться, забиться» [Шраер-Петров 1997: 9][113]. Или: «Отболела душа, отлюбила, отпела свое» [Шраер-Петров 2003: 101]. В стихотворении «Моей подружке» (1995) он не без горечи признается:

Много лет мы вместе пили,
Пили время, как вино,
А куда теперь приплыли,
Если вправду – все равно!

[Шраер-Петров 1997: 70].