Параллельный вираж. Следствие ведёт Рязанцева

Теперь, глядя в мутное зеркало, он с какой-то трогательной нежностью вспоминал её вздёрнутый носик и резкоочерченные скулы. Сейчас он понимал, почему увидел в ней тогда, в мелькающих бликах светомузыки, эталон нежности и красоты. И не только потому, что она была похожа на неё, а потому, что своим звериным чутьём знал — именно эта женщина сможет примирить его с жизнью и смертью. Только любовь сможет утешить его. Чёрт бы её побрал…

В комнате на подушке зазвонил телефон. Не выпуская из руки Тупилака и с трудом переставляя ноги, он добрался до кровати. Телефон не переставал звонить, настойчиво требуя ответа. Он нажал соединение и поднёс телефон к уху.

В телефоне кто-то кашлянул, и это его напугало. Безотчётный страх искал выхода, он шёл изнутри, прорываясь наружу ледяным дыханием. Звериное чутьё сигнализировало: «опасность».

— Здравствуйте, Тимофей Константинович? — голос был женский, приятный, но страх не отпускал.

— Слушаю. Что вы хотели? — прохрипел ссохшимся горлом.

— Я хотела узнать, как вы себя чувствуете?

— А вам что за тревога? Вы кто?

— Я Лена… Танцы отменили, сказали: вы больны. Вот я и подумала.

— Откуда у вас мой номер?

— В турагентстве сказали.

Он промолчал. Действие обезболивающего заканчивалось, боль стремительно нарастала.

— Мы переживаем, может, вам нужна помощь?

— Не нужна, — вымученно процедил сквозь зубы.

— Ну как же? Может, вам нужны лекарства? Вы скажите, какие, я принесу, мы очень, очень переживаем. И очень ждём дискотеки, — тараторила в трубку Лена. — У вас врач был?

Странным образом голос, несмотря на пугающее предчувствие, успокаивал, отвлекал от боли, и он продолжал слушать.

— Мне не нужен врач. — Едкая солоноватая слюна наполнила рот.

— Ну как же? Врач очень даже нужен. Вот Леонард Леонидович, когда руку поранил, тоже говорил, что ему врач не нужен. Что само заживёт, и вот дотянул, что попал в больницу с температурой, началось заражение. А обратился бы вовремя…

Его начало знобить. Словно издеваясь, голос в трубке продолжал вываливать на него «последствия халатного отношения к своему здоровью, которое может привести к плачевным результатам: запустить в организме необратимые осложнения, что грозит серьёзными последствиями вплоть до летального исхода, всё это только потому, что кто-то вовремя не обратился к врачу».

Он размахнулся из последних сил и запустил телефон в стену.

— Дура!

Осколки стекла и пластика посыпались на пол. Лоб покрылся испариной. Захотелось пить. Он попытался встать, но нечеловеческая боль пронзила его от пятки до груди. Он взвыл и упал на кровать. Что она там говорила? Что-то про абсцесс и гангрену. Дура! Мысли о заражении теперь не выходили у него из головы. Его бросило в жар, голова закружилась, и сознание выпало.

Ветер усилился настолько, что ленты обвязки, те, что ещё не сорвали, гудели, как басовые струны. В сумерках, усиленных тенью неуклюжих, прибитых снежными шапками деревьев, ставшие на дыбы горы походили на трубы ледяного органа. Всё непоправимо фатальное случается неожиданно. Любовь для него темна и разрушительна. Она сродни болезни, которой надо просто переболеть. Тягостное влечение, а после — запоздалое раскаяние.

Быстро закопав лыжи в сугроб, оставшийся путь он бежал за ней, проваливаясь кое-где по колено в снег. Он чувствовал, как пот по шее стекает ему за пазуху, но не останавливался, движимый желанием. Оно, желание, возникает из волны тёмного томительного ожидания, звона в ушах, учащённого дыхания и упругого вибрирующего эха, отражённого гулкими пустотами восхищённой души, и требует выхода, чтобы снова испытать и восторг, и страх, и радость. И ужас, потрясающий до основания. И этот пьяный жар в крови, наполненной весёлыми праздничными пузырьками. Любовь обладает поистине всесокрушающей силой. Она приходит внезапно и сразу. Как удар клинка.