Парашюты над Вислой

— Я понял, Некрасов, ставь пока чайник, перекусим и потянем кишки в костёл. Строганова разбудил?

— А как же! Он уже свою бандуру упаковывает в ранец.

— Хорошо. Я ещё поваляюсь пять минут, а вы пока на стол соберите.

Некрасов молча кивнул и покинул кабинет. Пять минут — это кажется, что мало. На самом деле, пять минут — это целая вечность, особенно — утром…

А всё ж хорошо жить в человеческих условиях, под крышей, с водопроводом, чистым бельём и возможностью утром выпить горячего чая! Завтра, скорее всего, такого не будет, а что будет — Бог весть… В разведку берут только добровольцев, здесь каждый перед выходом в поиск сдаёт ордена и документы, делая шаг в безвестность. Из которой многие его товарищи уже не вернулись… Женька Солдатов, с которым они из армейского разведбата перешли в Разведупр — сгинул в Карпатах, в марте. Олег Шумейко, бывший его заместителем до Котёночкина и перешедший в группу Галимзянова — пропал под Слонимом, в июне. Отстал от группы, воды в колодце набрать — и всё: автоматная очередь, крики на немецком, звук мотора — и нет человека… Сергей Феклистов, его земляк из Владимира — вместе с группой перестал выходить на связь под Никополем, ровно год назад. Просто исчезли — и всё… Это только те, кого он лично знал. Знал… Какое тяжелое слово!

Ладно. Философствовать будем после войны. Если доживём… А пока — вперёд, марш-марш! Как там в той песне пелось? В путь, в путь, маленький зуав, в поход пора? Вот и нам пора…

— Так, Володя, ждёте нас бдительно, оружие наизготовку, ни в коем случае не кемарить по очереди — заснёте и всё продрыхните. Если к восьми утра мы не вернемся — дом покинуть и укрыться в саду. Если нас не будет и в девять — не ждите, снимаетесь и чешете на восток, к Висле, в садах на берегу затаитесь до темноты, потом возьмёте лодку — и на тот берег. Там общая дирекция юго-юго-восток. — Савушкин, позавтракав, отдал последние распоряжения остающимся в доме Котёночкину и Костенко, и, обернувшись к Некрасову со Строгановым — бросил: — За мной!

Утро ещё только брезжило, на пустынных улочках Жолибожа ещё никого не было — но от греха подальше Савушкин решил идти через парк: рация в ранце за спиной у Строганова требовала повышенной осторожности. В предрассветной тишине можно было различить лязг вагонных буферов на железнодорожной станции на том берегу Вислы, звук прогреваемых авиационных моторов на аэродроме в Белянах… Внезапно Савушкин остановился.

— Хлопцы, чуете?

Некрасов с радистом замерли, вслушиваясь в звуки нарождающегося утра.

— Вроде пушки… — неуверенно пробормотал Строганов.

Савушкин кивнул.

— Пушки. Километрах в сорока, от силы.

Некрасов отрицательно покачал головой.

— Ветер южный. Пятьдесят, не меньше…

— Всё одно, звуки приятные. Наши… — вздохнув, промолвил Строганов. Савушкин кивнул:

— Фронт… Ладно, пошли, нас старик ксёндз ждёт.

Минут через десять они были у бокового притвора костёла. Их ждали — и не один пан Хлебовский. Компанию ему составили четверо — мужчина лет тридцати, двое пацанов допризывного возраста и… Савушкин даже не сразу определил, кто был четвертым, и, лишь внимательно всмотревшись в хрупкую, почти детскую фигурку — понял: девушка. Девку-то зачем было тащить? Ведь риск же! Вот черти…

— Пан капитан, доброе утро. Принесли?

— Принесли. Вы сейчас хотите выйти в эфир?

Ксёндз кивнул.

— Так. Надо успокоить наших, что мы живы и всё как надо.

Савушкин про себя хмыкнул. Если утрата рации и радиста — это «всё, как надо» — то тогда что в понятии поляков «чрезвычайное происшествие»? Извержение вулкана на Мокотуве?

— Пан Чеслав, небольшая вводная. В половину шестого — то есть через пятнадцать минут — нам надо дать последнюю радиограмму. Но перед этим мне надо у вас кое-что спросить. Это много времени не займёт…

Старик кивнул.

— Добре, пойдёмте в алтарь. Там нам никто не помешает…

Они вошли в костёл, поляки — отдельно, Некрасов со Строгановым — отдельно; обе группы с настороженностью смотрели друг на друга, не предпринимая попыток завязать разговор. Савушкин про себя улыбнулся — прям как кошки с собаками…

— Что вы хотели у меня спросить, пан капитан?

Савушкин огляделся вокруг. Алтарная комната ещё пахла штукатуркой — запахи свечей и ладана ещё не забили ароматы новостроя. Ну да, костёл же ещё не освящён…

— Пан Чеслав, вы что-нибудь слышали о Польском комитете национального освобождения в Хелме?

— В Москве.

— Хорошо, пусть будет в Москве. Слышали?

— Так. Ванда Василевская, архитектор Спыхальский, Завадский — он был коммунистом до войны, Осубка-Моравский — социалист… Инных не знаю, какие-то генералы, никогда генералами не бывшие, какие-то жиды… А, и ещё Берут — я слышал о нём до войны.

— Что вы думаете об этом комитете? И что о нём думают поляки?

Ксёндз пожал плечами.

— Поляки его не знают. Може, те, что на востоке… Здесь о нём мало кто слышал. Немцы реквизировали радио в сорок втором…

— А вы лично что о нём думаете?

Старый ксёндз глубоко задумался, помолчал, а затем ответил вполголоса: