Парашюты над Вислой

— Сейчас — на склад, будем получать амуницию, снаряжение и сухпайки. Потом — на аэродром, до вылета ещё поспать успеем. Ну а в восемь часов приедет Баранов, проверит готовность, подымет боевой дух командирским словом — и на запад! Всё, отставить разговоры, шагом марш во двор! Костенко, проследи, чтобы не забыли ранцы, сухарные сумки, футляры для противогазов, подсумки к автоматам и Некрасову, плащ-палатки, прочую мелочь… ну да ты в курсе. Мы должны быть схожи с немцами в любой мелочи!

Костенко кивнул.

— Все будет в лучшем виде! Будэмо липш за нимцев!

Около часа у группы ушло на выбор и подгонку обмундирования и снаряжения, упаковку оружия и боеприпасов, продуктов и рации в грузовые мешки, и ещё час — укладка парашютов. Успели бы и за полчаса, но инструктировала разведчиков сержант Тобольцева, в просторечии — Сонечка, специалист парашютной службы — так что торопится было ну никак невозможно! Не то, чтобы все откровенно пялились на её аппетитные формы — но нескромные взгляды нет-нет, да и бросали, тем более — было на что. Сонечка, конечно, всё понимала, как понимала и то, что ребятам вечером улетать за линию фронта — поэтому была решительно снисходительна к их молчаливому восхищению её фигурой, а лейтенанта Котёночкина, глядящего на неё с юношеским восторгом пополам со смущением — нет-нет, да и подбадривала кокетливой улыбкой. С грехом пополам всё же парашюты были уложены, группа загрузила имущество в полуторку управления — и к семи часам они уже были на аэродроме.

Быховский аэродром строили ещё при царе, до войны тут базировалась авиация Западного особого военного округа, потом его использовали немцы, а с начала июля с него летали на добивание отступающих дивизий группы армий «Центр» бомбардировщики пятого авиакорпуса. Три дня назад полки корпуса перелетели на аэродромы под Минском, и рулежные дорожки и взлётки аэродрома враз опустели — вместо непрерывно взлетающих, садящихся, рулящих и гудящих, как скопище огромных шмелей, «пешек» в капонирах одиноко скучала полудюжина транспортных «дугласов», да на стоянке скучилось звено По-2, исполняющих обязанности связных самолётов.

«Дуглас» управления укрылся в самом дальнем капонире, подальше от любопытных глаз — и на то была причина.

Группа выгрузилась у самолёта, и капитан Савушкин, критически оглядев своё войско — скомандовал:

— Переодеваемся!

Бойцы, не спеша, скинули с себя гимнастёрки, пилотки и галифе, и, оставшись в исподнем — развернули брезент с грудой серой униформы.

Савушкин достаточно придирчиво оглядел свой мундир гауптмана, выбрал фуражку — и тоже принялся переодеваться. Бриджи пришлись впору, а вот мундир оказался излишне просторным — и капитан, накинув его, почесал затылок.

— Костенко, глянь, вроде великоват? Когда мерял — был вроде как раз, а сейчас болтается, как на корове седло…

— Та ничого страшного, товарищ капитан, мы ж по легенде драпаем неделю, могли и схуднеть!

— Логично. Ладно, главное — чтобы сапоги пришлись впору.

По летнему времени Савушкин носил лёгкие брезентовые сапожки, выкроенные Сазоновым из трофейного танкового чехла — после такой обувки немецкие офицерские хромовые сапоги с жёстким голенищем попервоначалу показались ему более инструментом пытки, нежели обувью. «Ладно, привыкну.» — решил капитан, и, вправив в ремень кобуру с «парабеллумом», на немецкий манер, слева от пряжки — прошёлся в своей новой ипостаси вдоль самолёта. Несколько раз подпрыгнув, присев и проделав парочку простейших упражнений — пришёл к выводу, что форма вполне годная. Теперь главное — не высовываться из капонира…

Группа тоже переоделась. Кителя и бриджи у всех оказались ношеные, но целые и чистые, кепи и пилотки — достаточно выцветшие, чтобы не вызывать подозрений, но вполне годные для строя, сапоги у Костенко, Строганова и Некрасова — хоть и поношенные, но не прохудившиеся, из добротной юфти, Котёночку же достались шевровые ботинки с высокой шнуровкой — на его ногу тридцать девятого размера немецких сапог у Метельского не нашлось. Наверх кителя Котёночкин накинул «пантерку» — куртку камуфляжной окраски, в какой у немцев щеголяла мотопехота танковых и моторизованных дивизий вермахта и особенно СС, «панцер-гренадёры». Савушкин хмыкнул, но ничего на это не сказал — как-никак, они теперь бойцы авиаполевых частей Люфтваффе, а как говорил капитану один знакомый пилот в полку офицерского резерва — там, где начинается авиация, кончается порядок. Что у нас, что у немцев…

— Строганов, ты рацию освоил?

Радист, быстрее всех переодевшийся и теперь внимательно изучающий таблицу частот — поднял голову и кивнул.

— Так точно, товарищ капитан, майор всё объяснил и инструкцию на русском языке дал. Но там всё и так понятно, и удобнее, чем наш «Север». Хоть «Север» и хорош, ничего не скажу…

— Понял. Ладно, изучай свой талмуд, ты у нас завсегда — главный человек… Некрасов!

— Я, товарищ капитан! — Савушкин оторвал снайпера группы от увлекательной борьбы с ремнем его СВТ, решительно не желающим укорачиваться в предвидении грядущего прыжка с небес на землю.