Парашюты над Вислой

— Добре. Тогда готовимся к выходу, чтоб к вечеру все были, как штыки! Хватит, послужили фатерлянду, пора и честь знать…Всё, все свободны, Женя — останься.

Как только разведчки покинули овин — Савушкин продиктовал радисту текст вечерней радиограммы, в которой просил разрешения перейти на нашу сторону на участке советских частей — потому что у поляков была своя контрразведка, с которой Савушкин вполне резонно не хотел связываться. После чего он велел Строганову привести одного из тех двух тыловиков, о которых говорил Костенко — решив прощупать настроение последнего на предмет бегства из плена.

Вскоре в овин вошёл один из пленных.

— Эндшульдигунг, герр гауптман?

Савушкин кивнул.

— Входи. Можно по-русски, я понимаю русский язык. — Капитан чуть прибавил акцента, чтобы совсем уж не раскрываться — пущай этот обозник думает, что он из белоэмигрантов… Как только пленный вытянулся перед ним — Савушкин у него спросил: — Какой полк, какая дивизия, должность, звание, как попал в плен?

— Сто первый гвардейский стрелковый полк тридцать пятой гвардейской стрелковой дивизии.

Савушкин укоризненно перебил пленного:

— Как же так, зольдат? Гвардия! И в плену? Ти знаешь, что сказала стара гвардия Наполеона при Ватерлоо? «Merd! Гвардия умирает, но на сдаётся!» Фу, зольдат! Ти не гвардеец, ти дерьмо! — И требовательно добавил: — Дальше! Имя, звание, должность!

— Младщий сержант Онищенко, старший санитар ветеринарного взвода.

— Как сдался?

Онищенко насупился.

— Я не сдался, герр гауптман, и оружия я не бросал… Просто не повезло.

— Это уже не имеет значения. Ти в плену, и для Советов ти предатель. И должен очень стараться на благо непобедимой Германии — чтобы вижить…

Онищенко хмыкнул. Это не осталось незамеченным Савушкиным.

— Ти что-то имеешь возразить?

— Никак нет, герр гауптман! Только мы в Польше. И до Берлина отсюда — пятьсот вёрст… А до Москвы — две тыщи…

Савушкин встал.

— А ти хитрый зольдат! Ти думаешь, что Германия проиграет эту войну?

— Мы в Польше, и до Берлина отсюда — полтыщи вёрст. Меньше, чем от Сталинграда до Курска…

Савушкин покачал головой.

— Тем не менее. Это ти попал в плен, а не я. И это я решаю, жить тебе или нет — а не ти. Как попал в плен?

Онищенко пожал плечами.

— Обыкновенно. Нас старший ветеринарный врач полка послал за лошадьми. Когда Буг форсировали, немцы переправу обстреляли, обозных десяток ранили, а вот коней… потери конского состава дюже великие были. А сами знаете, без конской тяги полк — как без ног. По штату коней у нас — триста пятьдесят, а к Люблину осталось едва полторы сотни. А тут наши разведчки донесли — на лугу у реки пасется стадо лошадей, голов в тридцать. По виду — бесхозные, некоторые в упряжи. Наш Савушкин и подумал…

— КТО!?!?! — не в силах сдержать себя, изумлённо воскликнул капитан.

— Наш ветеринар. Старший ветеринарный врач полка, старший лейтенант Савушкин.

— Тимофей Александрович?

Пришла очередь изумлятся сержанту Онищенко.

— Да… А откуда?… — пленный не знал, что сказать.

Савушкин махнул рукой.

— Не важно. Дальше?

— Ну, наш ветеринар и послал нас этих коней уладковать… Прибрать, в смысле. Оприходовать.

— То есть похитить. Так?

Сержант развёл руками.

— Ну так бесхозные ж… Ваши, немецкие — мы по упряжи определили. Тракенской породы лошадки, сытые, гладкие — не нашим монголкам чета. И повозки разбитые рядом стояли, и, извиняюсь, убитые — ваши…

— И дальше?

— Чтоб ловчей коней треножить, мы карабины поснимали — а тут, откуда ни возьмись, ваши. Нас трое, ваших шестеро, наши карабины в пирамиде стоят, ваши — с автоматами наизготовку… Кому ж охота так зазря помирать? Ну и…

— Подняли руки. — Констатировал Савушкин.

— Подняли. Ну нас они и погнали к себе в тыл. Один наш, рядовой Синцов, сбёг на ночёвке, ну а нам не случилось… Определили нас сюда, в роту снабжения, грузчиками. Давешний командир роты, гауптман Карстен, велел нас кормить наравне с немцами, и обращался вежливо… Только погиб под Пилявой. А нас сюда, за Вислу, перебросили. Вот и работаем на немцев… На вас, в смысле. — спохватившись, поправился Онищенко.

— Я не немец. Я русский, попал в Германию в девятнадцатом году, в возрасте двух лет. Я гражданин Германии и офицер вермахта — но русский.

— Прошу прощения… а откуда вам наш ветеринар полковой известен?

— Это тебя не касается. Ваши все готовы стараться на благо Германии?

— Все, как один, герр гауптман! Кому ж охота в лагерь на баланду?…

Помолчав с полминуты, Савушкин вполголоса спросил:

— А… к своим? Твоя дивизия в семи верстах отсюда, в Студзянках. Это я точно знаю.

В глазах пленного блеснул огонёк… но тут же он опустил взгляд книзу.

— Никак нет, герр гауптман, к своим не тянет — расстреляют.

Савушкин усмехнулся.

— Не надо мне повторять нашу же пропаганду. И ти, и я — мы оба знаем, что это не есть правда. — Помолчав, продолжил: — Я могу помочь тебе и твоему товарищу вернутся в ваш полк. Слово офицера. Если ви согласны — я через час отвезу вас к русским позициям.

Сержант внимательно посмотрел в глаза Савушкину, кивнул и промолвил: