Пардес

Амир нервно почесал подбородок:

– Слушайте, давайте серьезно. Это же хрень какая-то.

– Без опасности и потрясения, – негромко ответил Эван, – не вырваться за пределы обыденной жизни. Вы же помните, раввины твердят, что святость подразумевает обособленность? Коэны святы, потому что обособлены, Бейт ха-Микдаш свят, потому что обособлен, Бог свят, потому что обособлен. Согласно этой логике, следует оторваться от обыденной жизни, перестать быть только человеком и устремиться… не знаю, к чему-то рискованному, увлекательному и во многом божественному.

Никто не ответил. Меня огорошила не мысль Эвана – подумаешь, очередная из его вычурных, одна другой хлеще, теорий, – а пыл, с которым он изложил ее. Я догадался – мы все догадались, – что Эван наконец перешел от теоретических дискуссий к прикладным убеждениям.

– Для этого ты должен быть непорочен, – сказал я наконец. – Использовать тайное имя позволено только непорочным.

– Значит, молимся, чтобы это было так. – Эван поцеловал бумажку и бросил ее в воду. Ноах отвернулся, я медленно двинулся по берегу с Оливером и Амиром, поглядывая на тающее под звездами белое пятно. Бумажка давно скрылась из виду, но мы по-прежнему стояли в молчании. Наконец Эван откашлялся и направился прочь. – Ну вот, никакой кульминации.

– А чего ты ждал? – поинтересовался Амир. – Пророчества? Пузырей на воде?

– Я надеялся, что земля поглотит меня, – ответил Эван. – Надеялся встретить Кораха[240] и его сторонников-бунтарей.

– Может, ты ошибся в имени? – спросил Оливер. – Кто знает, какое у Бога мирское имя. А может, у Него их несколько?

– Зря мы это затеяли, – сказал Ноах, ни к кому конкретно не обращаясь, и пнул землю, испачкав свои белые “найки”.

– Что теперь? – уточнил Амир. – Что ты доказал?

Эван уставился в небо. Ночной воздух давил на нас. Тусклый лунный свет сиял серебристыми бликами. Я вспотел.

– Ничего.

– Если впредь захочешь доказать какую-нибудь хрень, – произнес Амир, – придумай эксперимент получше.

– Ты совершенно прав. – Эван закурил второй косяк, одинокий огонек в темноте. – Так и сделаю.

* * *

В конце той недели нас тестировали на наркотики. Миссис Дженис довольно весело сообщила новость по громкой связи: тестирование – политика школы, выборку делают наобум, участвовать обязательно. Объявление раздалось на уроке миссис Хартман, мы как раз писали тренировочное сочинение – анализ “Бреда” Рембо (Je croyais à tous les enchantemets) – в рамках курса углубленного изучения английского языка и литературы. Дэвис, сидящий на несколько рядов впереди Эвана, обернулся и злорадно ухмыльнулся.

– Тебе конец, – одними губами произнес он.

Эван показал ему средний палец.

Затылок мой покрылся ледяным потом. Я обвел глазами кабинет: Амир позеленел, Ноах барабанил ручкой по бумаге, Кайла встревоженно посмотрела на меня. Миссис Хартман – она проверяла сочинения – подняла глаза от тетрадок:

– В чем дело?

В другом конце класса захихикал Дэвис.

– Вам есть что скрывать, мистер Дэвис?

– Я думаю, – ответил он, стараясь казаться спокойным, – что кое-кому из дорогих друзей грозит опасность.

Я весь день задерживал дыхание всякий раз, как вызывали другого. Оливер, конечно же, попал в первую же волну. (“Я сказал им: не беспокойтесь, – он пожал плечами, – не тратьте зря баночку и пошлите моему старику очередной чек”.) Эвана тоже вызвали, как и Гэбриела, Донни, Ниман и Кайлу, к ее изумлению. (“Ничего страшного, – объяснила она, – можно было догадаться. Им нужно уравновесить явных нарушителей теми, кто даже не знает, как пахнет марихуана”.) Ноах был сам не свой от волнения, все повторял, что если тест окажется положительным, не видать ему Северо-Западного университета, а когда его вызвали, напустился на Эвана: это, дескать, Божья кара за то, что он бросил имя Господне в озеро. При мысли о тесте меня мутило – и не потому что я опасался за свои перспективы поступить в университет (у меня их не было), а потому что отчаянно боялся разочаровать мою бедную маму. Я понимал, что употребление наркотиков не оправдает даже мой неутомимый адвокат; я представлял, как она огорчится, и у меня сжималось сердце.

Меня вызвали в конце дня – я мучился на сдвоенном уроке биологии. Доктор Флауэрс прервалась на полуслове и нахмурилась:

– Лучше окажитесь чисты, Иден. Лучше окажитесь чисты как стеклышко, господи боже.

– Да я чист, – неубедительно ответил я.

– Хорошо. – Она вертела в пальцах мел, белая пыль сыпалась ей на блузку. – Потому что в смысле учебы вы уже ступаете по тонкому льду.

Выходя из класса, я поймал взгляд Софии. Она ободряюще кивнула – руки вдоль тела, глаза, подведенные, точно на фресках, прищурены, – но я демонстративно отвернулся.

В кабинете был только Дэвис, встретивший меня ухмылкой:

– Добрый день, Арье.

– Держите, мистер Иден. – Миссис Дженис протянула пластмассовую баночку без надписей, оглядела меня с подозрением. – Уверена, вы знаете, что делать.

– Я прогуляюсь с тобой, старик. – Дэвис взял свою баночку и подмигнул миссис Дженис; она не ответила.