Пардес

– А я говорил вам, засранцы! – Ноах пустился в пляс и продолжал, указывая на Амира: – Этот засранец из Боро-Парка!

– Нам сказать какую-то браху?[285] – уточнил Оливер. – Которую говорят, когда видят чудо? Или хотя бы радугу. Вроде обещали бурю, может, произнесем сразу за всё?

– Схожу за папиными сигарами. – Ноах припустил к дому. – Это надо отпраздновать.

Меня не обидело их недоверие. Случилось и правда немыслимое – то, что я всегда считал жестокой логикой своего существования, изменилось словно по волшебству. Будущее, которого я боялся, – унылое возвращение к прежней жизни, единственный год во Флориде как роскошная диковинная мечта – мне уже не грозило. Появилась надежда, мир за пределами моего мира; я и не думал, что однажды он станет моим. Я был занят только собой, болезненно зациклился на поверхностных приметах статуса, успеха, ценности, а оказалось, что я не хуже и не в ловушке. Мне представился новый шанс убежать навсегда в мир эстетики, кафедральных соборов, поэтов и обеденных клубов. Мир престижа, мир науки, мир ума.

Мать купила торт, воздушные шарики, кипу с эмблемой Принстона. Триумф моего поступления подтвердил, что она старалась не зря: мальчишка, которого она столько лет назад водила в библиотеку, мальчишка, которого она спасла от жизни без образования, завоевал то, от чего она отказалась. У отца приоритеты были несколько иные, но он отметил мое нравственное возрождение. На следующее утро я вместе с ним пошел на миньян и читал “Шмоне эсре” с искренностью, какой не знал уже многие годы. “Благословен Ты, Господь, избавитель Израиля”. Голова моя кружилась от благодарности; зажмурив глаза в молитве, я давал всевозможные обеты: больше не нарушать шаббат, соблюдать кошер, бросить курить, снова носить цицит. Наблюдая за совершающимися переменами, родители мои обнаружили, что сын их за одни-единственные бейн хашмашот исцелился и отныне перед ним простирается блестящее будущее.

Я ушел от Ноаха – голова моя кружилась от полдневных сигар, – послал Бирману хвастливую открытку и позвонил Софии. Она разрешила прийти: ей скучно, она сидит у бассейна. Норма пустила меня в дом, провела на задний двор. София раскачивалась в гамаке меж двух королевских пальм, на ней был тот блестящий черный купальник, в котором я видел ее на барбекю у Ноаха почти год назад. Широкополая шляпа, щеголеватые очки, ноги смазаны маслом, открытые части живота загорели. Она раскачивалась, и с нею раскачивался весь мир: то лицо ее стерто светом, то его вновь видно, пальма заслоняет солнце.

– Ари Иден неожиданно решил нанести мне визит? – Она закрыла книгу, “Прекрасные и проклятые”[286], чуть выпрямилась. Тягучие лучи солнца жгли мне глаза. – Какая удача.

– Милорд, у меня есть новости для вас[287].

Нежно звонили колокольчики на цитрусовых деревьях, растущих во дворе.

– Вы с Кайлой обручились? Купили собаку и дом?

Я подумал, не приписать ли слабости или нехватке самоуважения мою способность пропускать мимо ушей такие вспышки обыденной жестокости – а может, извращенному желанию сдаться на милость Софии? Но отогнал эту мысль.

– Смешно.

Она раскачивалась, ее лицо то показывалось, то скрывалось из виду, то возвращалось в тень, то врывалось в ослепительный свет: вот передо мной девушка, чей сумрак пронизан блеском, и тут же – девушка, чью прелесть туманит отчаяние. Гипнотический транс – из света в тень, из тени в свет. Я видел, что хотел увидеть, я видел, чем я владел.

– Я поторопилась?

– Да.

– Извини. Хочешь выпить? Я позову Норму.

– Нет, спасибо.

Я направился было за шезлонгом, но София остановила меня:

– Тут есть место. – Она подвинулась в гамаке. Я опустился рядом с ней, запутался в сетке; левая нога Софии неожиданно накрыла мою. – Ну так что, все в порядке? – уточнила она, помолчав.

Я смотрел на джакузи, из которого в белый переливной бассейн ниспадала вода, на шезлонги, парящие над мелководьем, на белые бегонии, лилово-голубой барвинок и светло-розовые зефирантесы в саду. Быть может, это, помимо прочих значимых вещей, и есть кратчайший путь к счастью, подумал я, чувствуя близость Софии, – богатство, праздность, красота. Меня охватил зуд.

– Просто отлично.

– Впервые слышу, чтобы ты с такой радостью отзывался о чем-либо. – София придвинулась ближе, повернулась ко мне лицом. – Расскажи.

– Я поступил в университет.

Она уставилась на свой ноготь, покрытый свежим нежно-розовым лаком.

– В какой-то из местных?

– Ближе к тебе.

– На Северо-Восточном побережье? Или в самом Нью-Йорке?

– В Нью-Джерси.

– Ты решил поиграть в угадайку? Окей. Значит, Ратгерский?

– Нет.

– Сетон-Холл?

– Что?

– Не знаю. Университет Фарли Дикинсона? По-моему, я перечислила все варианты.

– Один пропустила.

– Ты меня озадачил.

– Принстон.

– Твой университет в Принстоне?

– Ну хватит, Соф.

У нее вытянулось лицо:

– Шутишь.

– Очевидно, нет.

– Принстон?

– Принстон.

– Но как… – Она ошеломленно замолчала, неестественно моргнула. – Я не совсем… что на это сказала Баллинджер?

– Потеряла дар речи. Позвала меня зайти сфотографироваться с нею. Как будешь в школе, увидишь. На снимке она стоит разинув рот.