Пардес

Мы заехали за Эваном. Я впервые увидел его дом в стиле модернизма Майами – изысканность, минимализм, множество деревьев. Лужайку украшала скульптура – огромные пересекающиеся красные треугольники. На подъездной дорожке рядом стояли “БМВ” и “астон мартин”.

Я, моргая, смотрел на дом и машины.

– Кто его родители?

– Ну, – лицо Ноаха затуманилось, – его мать умерла.

– Ох. Очень жаль, – пробормотал я.

– Да, ужасно.

– Давно?

Ноах откинулся на спинку сиденья, потянулся.

– Это было… Да, почти год назад.

Оливер кивнул.

Я потеребил застежку ремня безопасности.

– Как это… случилось?

– Она тяжело болела, – пояснил Ноах.

– Замечательная была женщина, – с несвойственной ему серьезностью заметил Оливер.

– Они очень любили друг друга, – сказал Ноах. – Очень.

– У него есть братья, сестры?

– Нет, Эван единственный ребенок. Его отца вечно нет дома. Трудоголик, работает в хедж-фонде. – И, помолчав, добавил: – Непростой человек.

Оливер фыркнул:

– И это еще очень мягко сказано.

Ноах кивнул:

– В общем, Эв всякого натерпелся.

– Я думаю, – Оливер провел руками по рулю, – он потому и читает хрень.

Я разглядывал треугольники. Отчего-то их вид вызывал у меня тошноту.

– В смысле?

– Ну, он запоем читает книги то по философии, то по религии, то еще что-нибудь такое. Амира это бесит.

– По-моему, вполне логично, – заметил Ноах. – У него так мозги устроены: чтобы осмыслить случившееся, он ищет ответы на философские вопросы. – Ноах уставился в окно. – Он бывает резковат, Дрю, и ты к нему еще не привык, но надо делать скидку на то, что ему сейчас очень тяжело.

– Расскажи ему про ту историю с Розенбаумом, – сказал Оливер. – Пусть увидит Эвана в новом свете.

– Мы тогда были в десятом классе, – начал Ноах, – а в девятом учился очень застенчивый парень, такой ботаник… как его звали?

– Джонни? Цахи?

– Нет… Майки. В целом нормальный парень, просто никак не мог привыкнуть к новому классу. Ну и старшие до него докапывались. Идет как-то Эван по коридору и видит, что трое или четверо двенадцатиклассников издеваются над Майки: выбрасывают вещи из его шкафчика, обзываются. Эван спокойно так к ним подходит, обнимает Майки за плечи и говорит – а эти лбы на два года его старше, – что если кто-то из них впредь хотя бы косо посмотрит на Розенбаума, он, Эван, им устроит веселую жизнь.

Я уронил телефон на колени.

– Эван им сказал такое?

– А чему ты удивляешься, – ответил Оливер. – Эван в жизни не обижал слабых.

– Нет, я просто… и как, подействовало?

– А то, – сказал Ноах.

– Почему они его послушались?

Оливер пожал плечами:

– Это же Эван Старк. Ему их урыть как нефиг делать.

– Фишка в том, – продолжал Ноах, – что я узнал об этой истории только через несколько месяцев, Эван никому не сказал ни слова. А в конце учебного года в школу пришла мама Розенбаума, вызвала Эвана в коридор, обняла – при этих старшаках – и говорит: он даже не догадывается, что спас ее сыну жизнь. Но дело даже не в этом, Майки все равно на следующий год пошел в другую школу, ты просто пойми, в глубине души Эв хороший чувак.

– Разумеется, – выпалил я, – я никогда и не говорил…

– Само собой. Но мы с ним вместе выросли, – перебил Ноах, – а ты его знаешь всего ничего. И я не осуждаю тебя за то, что у тебя могло сложиться… определенное мнение об Эване.

– А я осуждаю. – Оливер просматривал новости в телефоне. – Черт, “Рыбы”[127] проиграли в дополнительных иннингах. Плакали мои двести баксов.

– В последнее время он очень изменился, – сказал Ноах. – Я это вижу, но, думаю, ему больно, вот он и ведет себя как-то… даже не знаю. Неадекватно?

Я не стал ни о чем его спрашивать. Мы в сочувственном молчании ждали Эвана, только Оливер жал на кнопки, перескакивал с одной радиостанции на другую.

– Иден, – приветливо произнес Эван, усевшись рядом со мной. Я хотел было выразить ему запоздалые соболезнования, но не придумал, что сказать. Он заметил мои сомнения, прищурился:

– Что с тобой?

– Ничего.

Эван подался вперед, к Оливеру:

– Есть что?

– Есть ли у курицы губы? – Оливер полез в бардачок, и Ноаху пришлось выровнять руль: мы едва не заехали в чей-то двор. Оливер достал пакет травы: – На, попробуй.

Эван вынул из кармана джинсов зажигалку, пощелкал ею.

– Хочешь первым затянуться, Иден? – Он протянул мне зажигалку, прямоугольную серебристую “Картье”, под инициалами ГЛА – истершаяся гравировка, пасук[128] на иврите:  Слово мое подобно огню[129]. – Это моего деда по матери, – пояснил Эван, заметив, как я рассматриваю зажигалку. – Классная, правда?

– Правда. – Я вернул ему зажигалку.

– Не подумайте чего, – вмешался Ноах, – но, может, не стоит удалбываться перед покаянной молитвой?

Эван затянулся, закашлялся.

– Ноах, напомни, когда ты превратился в Амира? – Он выдохнул дым мне в лицо. – Не тогда ли, когда приехал этот чувак?

Ноах открыл окно. Дым улетучился во мраке.

– Господи, Оливер. – Ноах взглянул на меня в зеркало заднего вида. – Ты в этом дыму хоть видишь, что у тебя за лобовым стеклом?

– Не очень, – ответил Оливер. – Может, глаза отказывают, не знаю. Это мощная хрень. – Он выщелкнул окурок из окна.