Парень из реалити-шоу (ЛП)

Ханна косится на большие настенные часы и продолжает писать в книжечке. До сих пор я думал, что я единственный подросток в Блю Марш, у которого достаточно проблем для визитов к психологу – или к Роджеру, который притворяется психологом. Я оглядываю кафетерий и не вижу никого, у кого было бы хотя бы близко столько же проблем, сколько у меня. Даже у Ханны. Но, может быть, я ошибаюсь. Может быть, у других тоже есть клубок проблем. Просто это не показывали по телевизору и… ну, не запечатлели на лице Тома Забыл-Фамилию.

В моем кармане вибрирует телефон: Джо-младший что-то прислал. Картинку. Это фотография клоуна-стоматолога с огромными щипцами, который пытается сам себе выдрать зуб. Я увеличиваю снимок и показываю Ханне.

– Говорю тебе, друг, – произносит она, – мы совершили ошибку.

– Не знаю, – отвечаю я.

– Теперь нам придется придумать другой план, как выбраться к черту из этой дыры, – говорит девушка и продолжает писать в книжечке.

– Ты об этом и пишешь?

– Да.

– Ты записываешь план, как отсюда выбраться?

– Да, – отвечает она. – Мы сами себя похитим.

Я хихикаю, потому что принимаю это за шутку.

– Я не шучу, – говорит девушка. – Я записываю список требований.

========== 31. ==========

Мне повезло: следующий урок у Ханны на втором этаже. Я очень не хочу, чтобы она видела, что я учусь в коррекционном классе.

Я думаю об этом весь последний урок, продолжая решать линейные уравнения. Я же не умственно отсталый. Да, я поздно научился читать, потому что меня никто не учил, но теперь я читаю с нормальной скоростью. Я много читаю. Я любил математику – до третьего класса, пока не пришел этот кретин-учитель, который все время орал и так меня пугал, что я начал есть бумагу и даже уголь и ластики. Это ведь неотъемлемая часть славы, так? Даже если тебе восемь? Я любил школу – ровно до тех пор, пока все вокруг не научились тыкать пальцами и ржать. Тогда мама начала настаивать на коррекционном классе:

– Дуг, посмотри праве в лицо, я почти уверена, что он в чем-то да отстает в развитии.

Нет бы сказать: «Позвоню директору, не нравится мне этот учитель». Или: «Давайте переведем его в частную школу». Или: «Давайте переедем куда-нибудь, где у учителей не будет повода его изводить». Нет бы сделать что-нибудь с Ташей, отчаянно пытающейся вылететь из старшей школы в первый же год. Только бред о том, что я обязан отставать в развитии.

Мальчик по имени Келли доблестно сражается с линейными уравнениями, а я вспоминаю врачей, к которым мы ходили, и школьных психологов. Я вспоминаю, как мама требовала прописать мне лекарства, как будто какими-то маленькими таблетками можно вылечить наше прошлое. Как будто ими можно вылечить нашу семью от меня.

Я отключаюсь от урока Флетчера и пытаюсь придумать свой собственный список требований. Так и вижу послание, написанное вырезанными из журналов буквами: «ДорОгиЕ Фаусты! ВаШ СЫН у НАС. В0Т наWи треб0ваниЯ: …» А сами требования и придумать не могу. Я калякаю в тетради по математике. Пишу туда: «Свобода». Слабо. Потом пишу: «Второй шанс». Блин, это даже не требование, это голубая мечта. Мне не видать второго шанса, значит, я не могу требовать. «Блин», – пишу я. Потом заштриховываю все написанное, чтобы никто не мог разобрать. У меня нет требований. Я не умею требовать. Я никогда ничего не требую. Я могу только хотеть. Пока что я хочу только того, что не могу получить. Например, я хочу, чтобы кто-нибудь убил Ташу, или чтобы у меня была мать, которая покупала бы мне на обед кексы с арахисовым маслом, а не протеиновые коктейли. Есть еще Ханна – я хочу Ханну.

– Ты, ты, всюду ты, Джеральд. Ты всегда думаешь только о себе, – любил повторять Роджер. – Ты видишь себя глазами Джеральда. А как же другие люди? Ты можешь думать о них, не перетягивая одеяло на себя?

Я оглядываю коррекционный класс и понимаю, что могу думать о других. Я знаю Дейрдре два года, и она мне очень дорога. Я знаю Карен и Дженни столько же и очень ими дорожу. Когда у Дженни последний раз случился припадок размером с землетрясение, кто как не я не дал ее голове расколоться об пол, когда она упала на пол? А теперь я много думаю еще и о Ханне. Но мне, наверно, нельзя. Наверно, раз я не сбежал с цирком, она теперь считает меня неудачником. Вполне возможно она просто станет для меня второй Ташей. Я всегда буду тонуть в пучине моего собственного неумения дышать под водой.

– Да, Джеральд? – спрашивает Флетчер, и только тут я понимаю, что поднял руку. Я не знаю, зачем ее поднял.

– Можно мне разрешение на выход?

Он указывает на свой стол, я беру листок с разрешением и иду в ближайший туалет.

Я разглядываю себя в зеркале:

– Каковы твои требования, парень из реалити-шоу?

У моего отражения тоже нет требований. У него отобрали все требования. Роджер, специалист по лишению требований, поработал безупречно. «”Должен” – неприличное слово. Никто тебе ничего не должен. Ты заслуживаешь только того, что заработал».