Парень из реалити-шоу (ЛП)

Я бросаюсь на нее и хватаю за горло, и она перестает. Она смотрит на меня безумными, полными страха глазами. Не поймешь, то ли она хладнокровная убийца, то ли раненое дикое животное. Я вспоминаю слова Лизи. Я думаю, что меня будут судить за убийство психопата. А мать психопата всю жизнь лелеяла и защищала своего маленького психа. Еще я думаю о бесконечной пленке, где я сру, сру и снова сру. «Ни один суд в здравом уме не поверит слову Сруна против слова Таши». Я отпускаю ее горло, хватаю рюкзак, миску салата и раздавленный хлеб, выбегаю из двери и лавирую между чужих машин к своей.

Я еду куда глаза глядят, зажав миску салата между ног, чтобы она не перевернулась. Я не оборачиваюсь. Дорога сделана из мороженого со вкусом жвачки. Она белая, и из нее торчат разноцветные шарики жвачки. Машина подпрыгивает на них. Я включаю диск Ханны и врубаю музыку громче атомной бомбы. Мои барабанные перепонки так от нее вибрируют, что звенит в ушах, и я убавляю звук. По моей щеке стекает что-то вроде пота, я стираю его рукой и понимаю, что это что-то более липкое.

– Джеральд, это кровь, – произносит Белоснежка. – Надо припарковаться у обочины и убедиться, что ты не пострадал.

– Я не знаю, где я, – отвечаю я.

– Ты рядом с торговым центром. Тут есть парковка.

Белоснежка часто улыбается. Похоже, ей нравится жить в волшебной сказке. Похоже, ей нравится хлопотать по дому, полному мелких неряшливых гномов.

– Чего ты уже не научишь мелких засранцев делать все самим? – спрашиваю я. – Они должны уметь сами о себе позаботиться.

Белоснежка меня не понимает.

– Здесь налево, Джеральд. Включи поворотник и вставай в ряд.

Я включаю поворотник и встаю в ряд на поворот. Дорога сделана из сливочной карамели. Я хочу включить ручной тормоз, выйти из машины и вылизать дорогу.

– Зеленый свет. Джеральд, поворачивай.

Я поворачиваю и попадаю на огромную пустую парковку. Торговый центр давным-давно закрылся, и в этот час тут ездят только фургончики охраны. Я все еще вижу мороженое и Белоснежку. Она включает освещение, и я смотрю в зеркало заднего вида. У меня маленький порез на брови. Белоснежка достает из отделения для перчаток аптечку первой помощи, и я открываю ее.

– Тебе потребуется лейкопластырь, Джеральд, – произносит она.

– Повтори, – прошу я.

– Я сказала, тебе потъе-ебуется лейкопласти-и, Джеральд.

Я достаю пластырь и наклеиваю на порез. Крови не так уж много. Я разглядываю свое отражение и вижу, что из носа тоже шла кровь, но, судя по всему, никаких шишек и чего посерьезнее нет. Я все еще не совсем пришел в себя. Меня так кроет адреналином, что я чувствую себя большой губкой.

– Американцы не говорят «лейко». Просто пластырь.

Я смотрю на освещенный фарами участок дороги. Это явно тармакадам. В миске между моих ног явно куриный салат. Я вдруг понимаю, что голоден как волк, лезу на заднее сиденье и достаю из пакета хлеб. Я кладу салат на один кусок хлеба и кладу поверх другой. «Я требую сандвич с куриным салатом немедленно».

Мой телефон вибрирует – пришло сообщение от папы: «Ты ушел?» Я решаю не отвечать. Я решаю, что это самый сложный и важный вопрос, который папа мне задавал. Я ушел? И да, и нет. Смотря от чего. Ты правда веришь, что мне удастся уйти от всего этого дерьма?

========== 50. ==========

– Ты меня разбудил! – говорит Ханна.

– Долго рассказывать, – отвечаю я.

– Что рассказывать?

– То, что я собираюсь тебе рассказать через полчаса, когда до тебя доеду.

– Я сплю!

– А я уезжаю. Немедленно.

– К цирку?

– Куда угодно. И как угодно. И не вернусь.

Я слышу, как она садится и включает свет.

– Правда что ли?

– Ага.

– Хочешь взять меня с собой?

– В этом все фишка.

– Я похищаю тебя, а ты меня?

– Вот-вот.

– Уже составил список требований? – спрашивает Ханна.

– Километровый, – вру я.

– А вот я еще нет, – смущенно признается она.

– У нас будет целая прорва времени.

– Серьезно, Джеральд? Мы правда это сделаем?

– Серьезно, Ханна, мы правда это сделаем.

Она вздыхает:

– Через полчаса, говоришь?

– Даже минут через двадцать.

– На сколько дней мне брать вещи?

Вопрос застает меня врасплох. Я вспоминаю, что еще даже не говорил с Джо-младшим. Что все еще может пойти пшиком. Что мне семнадцать, а Ханне шестнадцать. Мы малолетние беглецы. «Влюбленные заключенные». Или «Зеленые заключенные».

– Джеральд?

– Да?

– Так на сколько мне брать вещи?

– Не знаю, – отвечаю я.

– Ладно. – Ханна вешает трубку.

Меня все еще бесит британский акцент Белоснежки. Она же типичная героиня популярных американских мультиков – женщина, которая обстирывает семь гномов, вытирает им задницы, убирает за ними и чинит им обувь. Ей должно нравиться быть американкой. И ей должно нравиться быть популярной, хотя она добровольно сдалась в рабство семи мелким гадам. Но разве любая популярность не сводится к рабству у мелких гадов? Я был рабом, и меня звали Срун. Моей работой было повсюду срать, чтобы миллионы мелких гадов радовались. Потом я снова был рабом, меня звали Джеральд, и моей работой было позволять маме называть меня умственно отсталым, чтобы моя сестра Таша выглядела умнее, чем есть.