Паренек из Уайтчепела

– Тошно смотреть. – И отвернулась в сторону сада, чтобы только не видеть счастливых влюбленных.

Только благодаря алкоголю в крови Джек худо-бедно проспал до рассвета. После вчерашнего вечера совесть его была неспокойна, заявляла о себе с особенной силой, и он, готовясь ко сну, был твердо намерен рассказать сеньору Фальконе всю правду. Снять с души груз... Невозможно было обманывать дальше, играя чувствами всех обитателей виллы, так восторженно отозвавшихся на его появление в доме.

Сам хозяин, каким бы коротким ни было их знакомство, казался порядочным человеком: он войдет в его положение и поможет. Молодой человек искренне в это верил и потому поднялся с постели с единственной целью – дождаться пробуждения Гаспаро Фальконе и открыться ему.

В зеркале, как бы он ни старался, отражалось бледное, нездорового вида лицо, и Джек отчаялся что-то исправить: просто вышел из комнаты и направился вниз, собираясь дожидаться Фальконе на веранде в саду. Птицы праздновали рассвет на разные голоса, и слушать их трели было приятно.

В Лондоне, в Уайтчепеле, птичий гомон не слышался никогда. И Джек, помнится, удивился, когда в Хартберне, в самое первое утро, пробудился от их неумолчного гвалта... Ребенком он с прочими сорванцами охотился на воробьев в Кенсингтонском саду и потом продавал их на улицах Лондона в виде игрушки и развлечения. Теперь, по прошествии лет и в целом переменившись, он понимал, как жестоко они поступали, но к тому, как бы ни было грустно, вынуждал их жестокий, равнодушный к беднякам мир.

Здесь, среди дубовых панелей, кессонов на потолке и тонкой работы фарфоровых ваз, его прошлая жизнь представлялась настолько контрастно и выпукло, что казалось, а жил ли он ей вообще. И эта мысль его ужаснула: словно он предал память матери и сестры, зазнался настолько, что отказался от них.

– Джино, мой мальчик, ты уже встал?! Не думал, что ты поднимешься рано, – раздалось у него за спиной, и, обернувшись, парень увидел Фальконе, спускавшегося по лестнице. – Доброе утро, мой мальчик! – Старик, приобняв Джека за плечи, повлек его за собой. – Ты в столовую, я полагаю? После вчерашнего вечера и выпитого шампанского спасти меня может лишь порция самого крепкого кофе. Как ты себя чувствуешь?

– Скверно, – не стал обманывать Джек. Не пояснил только, что виной всему не шампанское (пусть голова и гудела, а во рту пересохло), а его чувство вины. Добавил лишь: – Я хотел бы с вами поговорить.

– О чём же, мой друг? Хотя нет, – оборвал говоривший себя самого, – сначала чашечка кофе и только потом – разговор. Надеюсь то, о чем ты хотел со мной говорить, обождёт еще пять минут?

– Обождёт.

– Вот и славно.

В столовой вышколенный лакей подал к столу две чашки крепкого кофе, черного, словно с примесью угольной пыли, и корзинку корнетто, свежих, еще источающих жар, от которых шел такой дух, что свело бы желудок у самого сытого человека.

– Мое спасение, – с блаженным видом отхлебнул из чашки старик, отчего-то глянув на дверь. И заметив, что Джек проследил его взгляд, улыбнулся: – Только не выдавай меня этому церберу, сеньорите Ридли, – попросил он. – Эта жестокая женщина запрещает мне кофе – видите ли, такова рекомендация доктора – и попробуй её только ослушаться: сразу грозит увольнением. Мне бы её отпустить, вольному – воля, как говорится, да только сам чёрт не разберется с моими микстурами: доктор и компаньонка повязали меня, – вздохнул он с наигранным огорчением. Джек понял уже, что старик противится компаньонке только для виду, не желая сказаться побежденным болезнью и обстоятельствами. – Кстати, о чем вы с ней вчера говорили? – спросил он у внука, делая новый глоток.

Джек подумал, что это тот самый момент: лучшей возможности для разговора может и не представиться, а потому уже открыл рот, чтобы заговорить, когда на пороге появился слуга.

– Сеньор Фальконе, беда! Двери в погреб распахнуты настежь, а на дорожке следы. Антонио только что прибежал рассказать вам об этом! Что прикажете делать?

Невозмутимый обычно дворецкий выглядел перепуганным, и Джек, не сразу уразумевший, что именно за беда приключилась, проникся происходящим только при взгляде на его опрокинутое лицо.

Сеньор Фальконе вскочил из-за стола, звякнув донышком чашки.

– Кто посмел открыть дверь? Где этот мальчишка? – Он ринулся из столовой, Джек направился следом.

В холле, переминаясь на месте, стоял коренастый мужчина лет тридцати, с серым лицом, словно посыпанным пеплом, он воскликнул в тот же момент, как увидел Фальконе:

– Сеньор, клянусь Девой Марией и всеми святыми, что не отпирал дверей погреба и тем более не оставлял их открытыми. Вы знаете меня с малых лет, еще мой отец, да покоится с миром, служил вашему роду верой и правдой, скажите, делал ли кто-то из нас такое однажды? Подводили ли Пьяджио нашего господина?

Фальконе кинул отрывисто:

– Альфредо сказал, на дорожке чьи-то следы...

– Сеньор, клянусь Девой Марией, я не причастен! – вскричал мужчина и бухнулся перед хозяином на колени.

Старик помрачнел еще больше и сурово велел: