А в руках… в руках он держал глиняный горшочек, полный золотых монет. Широко ухмыльнувшись, Рафундель положил на самый верх ту монету, что показывал Лахдже, приподнял цилиндр и хихикнул:
– Пока! Лепрекон желает всем удачи!
Калейд швырнул в него что-то невидимое, гудящее, но не успел на какой-то миг. Рафундель просто растворился в воздухе.
Спригган подошел к хижине и поднял тело собаки. Истерзанное, покрытое длинными ранами. По щекам уродливого великана потекли слезы, он прижал мертвую собаку к груди и уселся на пороге.
– Ты была хорошей, – пробормотал Калейд.
– Мне жаль, – неловко сказала Лахджа, подходя ближе.
– Ты не могла знать, – угрюмо ответил спригган. – Но ты стала невольной пособницей этого отродья демонов.
– Рафунделя?..
– Да.
Калейд неохотно поведал, что веселый экскурсовод Лахджи некогда был повелителем иллюзий, одним из сильнейших, древнейших и подлейших лепреконов.
– Много лет назад мы с ним сразились, – промолвил Калейд. – Я отнял у него его золото – без него лепреконы лишаются волшебной силы. Но сам он сумел сбежать – и десятки лет пытался вернуть свое сокровище. Теперь он его вернул.
– И что теперь будет?
Калейд вздохнул и поднялся на ноги. Земля перед ним расступилась, и он положил туда тело собаки.
– Для начала я похороню Веточку, – безучастно произнес он. – Потом… ты пришла по душу Эксельсира? Я отведу тебя к нему. Хотя бы от него пусть избавятся эти земли.
Лахджа молча смотрела, как смыкается земля, как стоит со склоненной головой могучий спригган. Она все еще дивилась, как Рафундель ухитрился предстать перед ней в облике Калейда, перед Калейдом – в ее собственном… и все с одной-единственной монетой.
Насколько же силен он стал, получив целый горшок?
Лучше, пожалуй, больше с ним не встречаться.
В полной тишине Калейд проводил Лахджу в дальний конец руин. За главным строением открывался заросший бурьяном сад, а в нем был лабиринт… не такой огромный, как у Хальтрекарока, но вполне приличных размеров.
И от него исходила скверна.
– Эксельсир там, – сказал Калейд. – Обосновался в самом центре. Я заключил его в дерево и вырастил вокруг него лабиринт – он сдерживает злые мысли. Путает, не дает собрать волю. Пока ты идешь, он может обратиться к тебе, но не слушай – он слаб и лжив. Если его не слушать, он ничего не сделает.
Лахджа не поняла, зачем ей вообще идти в лабиринт. У нее есть крылья. Но Калейд объяснил, что сверху полог – и он не снимет его, пока жив Эксельсир.
Управлять самим лабиринтом спригган не мог. Он создал его как барьер, блокаду – и малейшее изменение могло эту блокаду разрушить. Он специально предупредил Лахджу, чтобы та не пыталась ломать стены – у нее скорее всего ничего и не выйдет, но если выйдет, то это еще хуже.
– Лабиринт – это метафора живого разума, – донеслось до нее уже издали. – Прийти к чему-то можно, только держась одной стороны и последовательно продвигаясь вперед.
В этом совете Лахджа не нуждалась. В лабиринте своего мужа и повелителя она бывала неоднократно, а еще чаще – наблюдала, как бегают по нему другие.
Шепот раздавался отовсюду и одновременно ниоткуда. Звучал в голове самой Лахджи. Это походило на то, как общаются кэ-миало, только более рассредоточенно. Вокруг шелестела листва, воздух дрожал, и Лахджа все чаще видела миражи, туманные иллюзии.
Она не обращала на них внимания. Это даже не призраки, а просто видения, галлюцинации.
Шепот становился все громче, все навязчивей. Вонзался в голову, укоренялся в разуме. Становился почти что собственными мыслями. Лахджа уже с трудом различала, что из этого думает сама, а что исходит от Эксельсира.
Страшно представить, что бы с ней стало без Ме Защиты Разума. Оно поглощало большую часть ментальных атак. Но даже остатков хватало, чтобы Лахджу немного колбасило.
Понятно, почему Калейд не пошел сюда сам. Наверное, он сейчас внимательно следит за ней.
Не к тому обратился. Лахджа не представляла, чем ее может отблагодарить какой-то злой дух, запертый в лабиринте. Она жена демолорда, у нее и так все есть.
Разве что какое-нибудь новое хорошее Ме… было бы неплохо…
– Но все-таки у меня есть немного больше, чем есть у тебя, – сказала Лахджа, вступая в центр лабиринта.
Там росло дерево. Корявое скрюченное дерево с грязно-черной корой.