Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло (СИ)

Госпожа де Шатопер была не на шутку испугана. Её алебастровые руки тряслись. Она попыталась дотронуться до лба сына, но он раздражённо отдёрнулся.

— Не трогай, мама! Пошли отсюда. Надоело уже.

Не вмешиваясь, я наблюдал за семейной сценой. Фамилия де Шатопер была достаточно громкой. Я понимал, почему мать так нервничала. Если бы отец узнал, что его сын не сумел дать отпор обычным уличным забиякам, он бы устроил Фебу знатную взбучку с розгами. От сурового капитана вполне можно было такого ожидать.

Перед тем как отпустить мальчишку, я сделал ему перевязку. Не мог же я отправить его домой с разбитой головой, особенно если его дома ждала дополнительная порция неприятных ощущений. Когда я наносил мазь на рану, он не дёргался, а только скрипнул зубами. Этот момент я запомнил хорошо. Это был не последний раз, когда его кровь попала мне на пальцы.

— И всё же, я восторгаюсь Вами, отец Клод, — сказала блондинка на прощание. — Взвалить такую обузу на плечи. Такой… непростой ребёнок. Постойте, я сейчас вспомнила. У моего сына есть башмаки, которые ему малы. Он их почти не носил. Я могла бы их отдать Вашему… воспитаннику.

— Благодарю Вас, сударыня, но у Квазимодо есть всё необходимое. И всё-таки, приходите на исповедь.

Наверное, стоит отметить, что маленькое чудовище не отдавало себе отчёт в своём уродстве. Те, что воспитывали его первые четыре года, ласкали и баловали его, точно ручную обезьянку. Квазимодо не знал, что такое телесное наказание. Видно, его никто раньше не бил. У него полностью отсутствовало чувство страха. Его занимало абсолютно всё. Шустрые руки ко всему тянулись. Я не хотел оставлять его одного взаперти надолго. Иногда я брал его с собой за пределы собора. Признаюсь, испуганные, зачастую осуждающие взгляды прохожих, забавляли меня и укрепляли моё убеждение в том, что большинство парижан были глупцами и трусами. Подняв голову, откинув капюшон, я невозмутимо шагал среди них — чернокнижник в сопровождении своего демона-питомца. Первое время Квазимодо подбегал к посторонним людям и бросался на ноги, точно щенок, дёргал горожан за штаны и юбки. Несколько раз я его терял в толпе. Правда, я его потом быстро находил по звуку брезгливых воплей. В таких случаях я пробирался через толпу, не принося никаких извинений, брал его за руку и уводил. На этот раз, увы, я не поспел вовремя. Всё случилось молниеносно. Квазимодо подбежал к уличной торговке и схватил с подноса горсть семечек, но его живо обработала шайка малолетних голодранцев, которые не любили, чтобы другие клевали из их кормушки. Пока удалось разнять драку, мой подопечный успел пострадать.

Когда госпожа де Шатопер и её сын ушли, я вернулся в келью к своему главному пациенту. Квазимодо сидел на краю ложа, свесив кривые ноги. В этой позе его спина казалась ещё более искривленной. Распухшее лицо не выражало ни страха, ни обиды.

— Как ты себя чувствуешь? — я спросил его. — Тебя не тошнит? Голова не кружится?

Он дотронулся до рассеченной губы.

— Больно.

— Ещё бы. Скажи спасибо, что тебе не выбили глаз. Ты знаешь, почему мальчишки напали на тебя?

Квазимодо медленно раскрыл кулак. На его ладони лежало несколько семечек. Его единственный зрячий глаз вопросительно смотрел на меня.

— За это?

— И за это тоже. Ты взял чужое. Мы говорили об этом. Тебя хорошо кормят в монастырской столовой. Воровству нет оправдания. Но это не главное. — Я достал из шкафа начищенный медный поднос и поднёс его к лицу горбуна. — Посмотри на себя. Что ты видишь?

— Лицо.

— Какое лицо?

— Красное. Болит.

— Верно. А теперь вспомни Феба, мальчика, который приходил со своей мамой. У него ведь лицо не такое. Видишь разницу между вами? У него два глаза и челюсть ровная. А у тебя всё кривое. Левая сторона не такая как правая. Он похож на остальных мальчишек, а ты нет.

Маленький горбун тупо уставился на своё отражение.

— Кривое, — согласился он несколько мгновений спустя.

В его голосе не было ни намёка на стыд.

— Я не хочу, чтобы ты боялся Феба, — продолжал я. — Он тебе вреда не причинит. Ты его больше не увидишь. Ваши пути никогда не пересекутся. Он — сын офицера. А ты… ты урод.

Тут произошло нечто неожиданное, что заставило меня содрогнуться. Мой воспитанник спрыгнул с ложа и принялся бегать по келье, пошатываясь.

— Квазимодо урод! — кричал он, лупя себя по щекам. — Урод, урод!

Он пошатывался точно пьяный и заливался гортанным смехом. Он точно радовался, что узнал наконец, кем являлся на самом деле. Не берусь представить, как эта сцена выглядела со стороны и что подумали обитатели соседний келий. Мне пришлось его поймать и стиснуть.

— Угомонись. Это не шутки. Неужели ты не понимаешь? В следующий раз тебя могут покалечить или убить. Впредь ты не должен отлучаться от меня, — повернув его к себе лицом, я его встряхнул. — Квазимодо, ты слышишь? Я взялся тебя защищать. У тебя нет другого защитника.

Приступ ликования прекратился так же внезапно, как начался. Вдруг он обмяк в моих руках. По скрюченному телу пробежала дрожь, а из зрячего глаза потекли слёзы.

— Квазимодо — урод, — пролепетал он. — Фролло — защитник.