Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло (СИ)

Сам я мог похвастаться тем, что на моей спине не было ни одного следа телесных наказаний. Ни родителям, ни учителям моим не приходилось прибегать к такому методу воспитания, и я сам не применял розгу ни с братом, ни с бастардом дез Юрсена. Моя гордыня и моя уверенность в собственных педагогических возможностях не позволяли мне поднять руку на подопечного. Когда Жеан возмужал и прославился первым распутником среди школяров, меня упрекали его преподаватели в том, что я его слишком баловал. Я пропускал эти упрёки мимо ушей. Не думаю, что розга сыграла бы существенную роль в постановке его характера. Она бы только укрепила его своенравность и желание действовать вопреки наставлениям. Что касается Квазимодо, им двигало рвение служить и угождать. Если он выполнял мои указания неверно или с опозданием, то причиной этому не было детское бунтарство. Признаюсь, я старался не дотрагиваться до него лишний раз, ибо мне не удалось до конца побороть брезгливость, но когда он кидался мне в ноги и обнимал мои колени, у меня не хватало духу его оттолкнуть. Похоже, ласка не была ему чужда. Его первый воспитатель приучил его проявлять чувства таким образом.

По мере того как углублялось моё разочарование в моём окружении, рос мой восторг перед королём алхимии — Фламелем. Я нередко посещал кладбище Невинных, где покоились мои родители вместе с другими жертвами чумы 1466 года. Там я не столько приклонял колени перед крестом на их могиле, сколько перед странными изваяниями, покрывавшими возведённые рядом гробницы Николя Фламеля и его супруги Пернель. На Ламбардской улице находился маленький дом, который Фламель выстроил в начале века и где скончался. Дом пустовал и уже начал разрушаться. На его стенах можно было различить имена, вырезанные герметиками и искателями философского камня со всего света. Однажды мне удалось проникнуть в подвал этого дома. Как одержимый, я рыл и пересыпал землю, в надежде найти тот самый философский камень. Особым интересом я воспылал к символическому порталу Собора богоматери, к этой странице чернокнижной премудрости, изложенной в каменных письменах. Я досконально исследовал исполинскую статую святого Христофера, ту самую статую, у которой я нашёл подкидыша.

В той башне собора, которая была обращена на Гревскую площадь, находилась крошечная потайная келья, примыкавшая к колокольной клетке. Так как келья находилась без употребления, Шартье разрешил мне её занять. Она стала моей лабораторией, в которой я проводил опыты. Могу представить, как всё это выглядело для парижан. С противиположного берега Сены видели, как в небольшом слуховом окошке с задней стороны башни то сыхивал, то потухол через короткие и равномерные промежутки неровный отсвет очага. Кумушки говорили: «Опять Фролло орудует мехами. Там полыхает сама преисподняя».

========== Глава 5. Исповедь златошвейки ==========

— Заберите её, святой отец, — прошамкала старуха Генриета ла Готье, стоявшая у Красных врат. — Ей нечего делать под нашим кровом. Три дня лежит без сознания эта блудница. Сколько её можно держать?

Почтенная вдова из общины Этьен-Одри, та самая, которая назвала епископского бастарда колдуном и предложила бросить его на связку хворост, пришла ко мне с очередной жалобой. Несколько дней назад в её благочестивую общину доставили некую страдалицу. Торговец кроличьими шкурами подобрал её на дороге в нескольких лье от Парижа и, выполнив свой христианский долг, поспешно сбросил на попечение монахинь. Проницательная Генриета определила, что гостья вела весьма легкомысленный образ жизни, судя по миловидности и лёгкой не по сезону одежде. С такими уликами невозможно спорить. У старухи глаз намётан.

— Бормочет что-то в бреду, — продолжала монахиня. — Мы даже имени её не знаем. А ведь когда придёт в себя, её накормить придётся. Сами знаете, отец Клод, у нас в Этьен-Одри не публичный дом. Может вы найдёте ей более подходящее место?

Почему старуха пришла именно ко мне? Неужели за мной закрепилась репутация человека, бравшего под крыло тех, от которых отвернулся мир? При всей моей внешней суровости и надменности, от меня ожидалось, что я обязательно подставлю руки и приму изгоя в ладони. Как так вышло? Ведь я не был единственным священником в соборе. Генриетта с таким же успехом могла бы обратиться за помощью к Шампендалю или Демулену. Но она явно выжидала меня. Неужели у меня на лбу было написано то, что видели другие, но чего я сам не видел в зеркале? Со всех сторон руки цеплялись за подол моей сутаны. Сначала маленький горбун, а теперь некая блудница.

— Что же? Проводите меня к ней, — ответил я на вздохе.