Париж: анатомия великого города

Парижане всегда выглядят занятыми людьми, но в действительности они шляются по городу, ничего не делая, с утра до ночи. Доказательством тому служит факт, что, когда на улице слишком жарко или холодно, все они собираются в питейных заведениях и пьют café-crèmes или пиво. Так все и есть. Столетие скорости? Где же оно? Все твердят о великих свершениях! И что? Ничего ведь в действительности не изменилось. Они восхищаются друг другом, это и ваш удел! Но все это пустое. Может, речи и меняются, но отдельными словечками, и тех маловато. Пара-тройка то тут, то там…» Гордясь тем, что высказали эти полезные истины, мы откинулись на спинки стульев и окинули взглядом дам, сидящих в кафе.

Никто из литераторов XX столетия не сравнится с умением Селина ухватить мелодику, рисунок, непереводимые ритмы повседневной парижской речи. Похожее на рваный шаг, на то убыстряющийся, то замедляющийся бег первых черно-белых кинокартин, селиновское повествование перескакивает со сцены в кафе в год 1914-й. Вдруг Бардамю, ранее изливавший потоки издевок в адрес французской нации, добровольцем идет на передовую. И оказывается «в ловушке, словно крыса». В ужасе он наблюдает, как голову его полковника отрывает снарядом, а кровь в порванном горле «булькает, словно кипящее варенье». Контуженный Бардамю отослан обратно в Париж, который находится на военном положении, погружен во тьму, повседневная жизнь заменена ощущением нереальности происходящего, присущего всем жестоким временам.

Хаос на фронте сопровождался переменчивостью настроения граждан. Большую часть войны Париж был осажден — хотя в этот раз осада ни в какое сравнение не шла с бедами, причиненными германцами в 1870 году, — тогда город служил убежищем для раненых, контуженных и изможденных войск и беженцев. Столицу захлестнула волна антигерманских настроений, задев даже элиту. Ученик Ницше Андре Жид стал одним из множества тех, кто называл немцев «варварами». Марсель Пруст описывал «дьявольских» пруссаков. Бывший символист Октав Мирбо, и сам не чуждый извращенных сексуальных утех, рассуждал, что в Берлине гомосексуализм достиг невероятного размаха. Менее уточненные парижане говорили, что свинорылые «боши» — убийцы младенцев и каннибалы и олицетворяют полную противоположность всем ценностям цивилизации. Всякий раз, когда кабаре и кинотеатры показывали спектакль или фильм «антигуннского» свойства, зал заполнялся до отказа. Из подозрений, что «Богема» Пуччини выражает прогерманские настроения, Опера-Комик сняла ее с репертуара. Даже дети были охвачены антигерманской горячкой; члены подростковой банды «Никелированные ноги» взрывали военные заводы германцев, а милая бретонская школьница Бекассин ухаживала за ранеными. Уличные продавцы торговали игрушечными солдатиками, флагами, кольцами и шарфами, сделанными руками рекрутов из списанного обмундирования и амуниции. Пасхальные яйца и рождественские поленья декорировались как пушки, а ясноглазые, сияющие свежими личиками детишки хором пели антигерманские гимны, например «La Chasse aux barbares» («Охота на варваров») или «Culot d’Alboche» («Последний бош»).

Когда давление на Париж ослабло, жизнь более или менее вернулась в прежнее русло. Дефицит в потребительской сфере остался — в основном недоставало горючего, масла и других продуктов первой необходимости, — но жизнь была не в пример легче, чем в прошлую осаду города. Сильнее всего население страдало от отсутствия свежих новостей с фронта, так что журналы и периодические издания повысили свои тиражи. Лучше других расходилась газета «Le Parisien», но жажда периодики была столь сильна, что на перекрестке бульвара Пуассоньер и рю Монмартр, где располагались штаб-квартиры и печатные цеха большинства издательских домов, частенько собирались толпы народа, расхватывавшего свежие номера. Парижане терпеть не могли цензуру и были в ярости, когда в январе из соображений секретности газеты не дали отчета о разрушенных германскими обстрелами зданиях. Другие подлоги, как, к примеру, заявление «Le Matin» о том, что рядовые в окопах живут не дольше недели, принимались с такой неприязнью, что угрожали стабильности правительства. Было время, когда власти запретили астрологам и провидцам предсказывать плохие вести. Сатирическая бульварная газета «Le Canard enchaîné» появилась в 1916 году как реакция на прямолинейную государственную цензуру.