Париж: анатомия великого города

Правительство Клемансо вполне оправданно опасалось возмущения возвращавшихся с передовой солдат и, помня о том, что случилось в прошлом году в России, не разоружало армию, внимательно следило за происходящим и держало город на военном положении еще двенадцать месяцев. Продукты первой необходимости продолжали выдаваться ограниченно, частенько столице не хватало горючего и еды. Жестокие условия капитуляции Германии 1919 года были отчасти нацелены на немедленное умиротворение настроений французского общества, хотя их выполнение никак не разрешало жестоких противоречий, раздиравших страну в только что прошедшей войне и вспыхнувших вновь в следующей. В Париже к Версальскому договору отнеслись со скептицизмом: в день подписания соглашений коммунисты, поддержанные всеми видными политическими фракциями левых диссидентов, к которым примкнули обиженные poilus[123] и парижане, устроили массовую демонстрацию. Многие левые считали, что война ознаменовала собой переход у новому периоду, который естественным путем перерастет в революцию. Войны имеют смысл, продолжали они, только в том случае, если считать их инструментом для расчистки дороги в будущее. Эти мысли понравились многим, в том числе Андре Бретону, Луи Арагону, Роберу Десно и прочим авангардистам, боровшимся в те годы с властями.

Главной задачей муниципалитета было восстановление Парижа, чтобы укрепить уверенность горожан в себе и дать им надежду на лучшее будущее. Война стоила Франция более четверти финансового резерва, так что инвестиции в тяжелую промышленность стали невозможны. Париж не столько пострадал от военных действий, сколько пребывал в запустении и утратил сверкающий лоск «прекрасной эпохи». Власти вновь взялись за украшение города, что было дешевой и политически выгодной заменой долгосрочным инвестициям и подавлению инфляции.

Основные работы шли вокруг старых оборонительных сооружений, окружавших город, доказавших свою ненужность в войне и с середины XIX столетия служивших приютом столичным маргиналам и бедноте. «Зона», как назывался пояс стен и бастионов, окружавших Париж, прочно вжилась в городской фольклор. Здесь, например, жили chiffoniers, бродячие тряпичники, упомянутые Бодлером и Вальтером Беньямином, которые взирали на жизнь города свысока (географически «свысока»: пролетарский Париж чаще всего описывается авторами от Золя до Селина взирающим на центр города с высот окраин). «Зоны» боялись еще оттого, что она была приютом легендарных и страшных апашей, хулиганья из рабочих, которые даже если и существовали в 1918 году, то, скорее, как жупел антипролетарской пропаганды буржуазного Парижа. Как бы то ни было, в 1919 году муниципалитет выпустил закон о выкупе земель у военных (которые формально владели «зоной») и передачи их городу для последующего развития.

Многие zonards (обитатели «зоны») отказались переезжать в дешевое муниципальное жилье, построенное специально для них, в эти уродливые НВМ («Habitations а bon marché»). Они до последнего держались старых традиций и даже говорили на своем особенном языке. Только после завершения следующей войны власти смогут избавить земли «зоны» от ее коренных жителей и подготовить территории к прокладке «смертельно опасных» дорог и мостов boulevard périphérique, которые и сегодня опоясывают Париж. «Зона» тряпичников, поэтов и падших ангелов превратилась в пустыню, где шлюхи с мертвыми глазами поджидают своих клиентов на обочине.

Глава тридцать седьмая Парижские крестьяне

Финал войны вызвал у французов смешанные чувства. С одной стороны, парижане были счастливы — Франция вернула себе земли Эльзаса и Лотарингии, словно унизительных уступок 1870 года и не было. Но к концу второго десятилетия XX века всем стало понятно, что победа далась страшной ценой. Война искалечила целое поколение. Настроения недовольства и злобы тех лет прекрасно выражены в фильме «Я обвиняю!» (1919) Абеля Ганса, в котором убитые на фронте солдаты воскресают, чтобы спросить, за что же они погибли. Художественное воздействие фильма усиливалось тем, что роли многих воскрешенных солдат сыграли настоящие ветераны войны.

Но в реальности мертвых было не вернуть, тысячи парижанок превратились во вдов и старых дев, причем многим оставалось лишь смириться. «Пусть я буду все еще красива, когда мальчики вернутся домой», — вот самая популярная девичья молитва военного времени, адресованная святой Женевьеве; теперь возвращаться было некому, а тела и души вернувшихся были искалечены болью и пулями.