«Ситэ – античная Лютеция[111]
, “город грязи”, следуя латинской этимологии, не слишком лестной, стал колыбелью Парижа».[112]И, кстати, образ Лютеции как города, полного нечистот, можно найти и в художественной литературе, в частности, в романах Виктора Гюго и Оноре де Бальзака. Последний, например, писал: «Город до сих пор подтверждает справедливость знаменитого своего имени – Лютеции. Половина Парижа живет среди гнилых испарений дворов, улиц, помойных ям».[113]
Древнее название «Лютеция» для барона Османа особенно важно, так как он первым проложил канализацию по всему городу, значительно улучшив санитарные условия в столице, где в 1832 году от эпидемии холеры погибли множество горожан. Расширение улиц и строительство бульваров также способствовало превращению средневековой Лютеции с ее узкими улочками в «новый Париж». Город с приходом барона Османа, по замыслу императора, должен был стать центром притяжения для всей Франции. И увеличение урбанизированного пространства Парижа, а также организация массового досуга и развлечений (Булонский лес, Венсенский лес, Фоли-Бержер, Мулен Руж) как цели преобразования города также нашли свое отражение в тексте «Мемуаров», в которых барон написал так: «Энергичные средства централизации, организовывавшиеся в Париже веками различными правительствами, сделали его душой Франции, “его головой и его сердцем”, как сказал император в одной из своих потрясающих речей, Париж – это сама Централизация».[114]
Париж был создан не в один день – говорит пословица, и справедливость этих слов доказывает Ситэ. Здесь убеждаешься собственными глазами в том, что этот город образовался случайно, благодаря произвольному скоплению множества домов. Каждый домовладелец, выбирая себе место, сообразовался, прежде всего, с находящимися поблизости общественными зданиями, храмами, площадями; никто не задумывался о правильной прокладке улиц, другими словами – о будущем расширении города; отсюда все эти тесные площади, углы, закоулки, тупики. Вот почему этот старинный квартал производит неприятное впечатление своими маленькими придавленными домами; экипажи с трудом могут повернуть в некоторых улицах, и нужно быть очень искусным кучером, чтобы выйти из затруднения. Наличность нескольких больших зданий еще резче подчеркивает ничтожество остальных.
Как видим, Франция здесь предстает сверхчеловеком – воплощающим Централизацию как идею и действия, а Париж является одновременно и ее душой, и сердцем, и умом.
Площадь Нотр-Дам. 1865 год
Подобная персонификация, возвеличивающая Париж у барона Османа, в романе Эмиля Золя «Добыча» применяется уже с целью критики действий барона:
«Ну и простофиля же этот Париж! Посмотри, какой он огромный, и как тихо он засыпает! Нет ничего глупее этих больших городов! Он и не подозревает, какая армия заступов примется за него в одно прекрасное утро; а некоторые особняки на улице Анжу, наверняка, не сверкали бы так сильно при лучах заходящего солнца, если бы знали, что им осталось жить каких-нибудь три-четыре года».[115]
Улица Марш-о-Флер. 1850-е годы
Барон Осман, будучи преданным Наполеону III, возвеличивал Париж как центр имперского государства, «государство в государстве», подчеркивая необъятность города, а идея централизации как основная прослеживается во всем тексте его «Мемуаров». Там можно найти такие слова: «Париж принадлежит всей Франции», «Париж – это Великий Город», «необъятная столица», «столица могущественной империи», «резиденция всех людей, осуществляющих публичную власть во Франции» и т. д.
Деятельность Османа оставила неизгладимый след в истории столицы.
Так что же такого сделал барон Осман?
На самом деле, масштабные градостроительные работы велись и до него, не прекращаясь даже в пору наполеоновских войн. Но именно с именем Османа ассоциируется превращение Парижа в современный город. Историк Иван Комбо пишет, что тогда впервые начала проводиться целенаправленная градостроительная политика: