Париж слезам не верит

— Сенечка, милый, чем помочь? — Голос Груши долетал до него, как из шахты. Будто девица не чирикала над ухом, а аукалась с подружками в лесу.

— Льда бы или снега, — простонал Закревский, уже не понимая абсурдности своей просьбы. — Чтобы жар от головы ушёл.

— Господи, да где же я найду снега? — воскликнула Аграфена. — Постой! Сейчас мы жар оттянем.

Ей, кажется, пришла на ум некая каверза, не имевшая отношения к холоду.

— Потерпи, голубчик. Сейчас мы его… Сейчас.

Спутница заколотила кулачком в стенку кареты напротив кучера.

— Эй ты, зараза! Поезжай шагом! Да сверни в тихую улицу! Не смей гнать! Я тебе сказала.

Как она догадалась, что каждый удар копыт словно забивает Арсению в череп гвозди?

Потом Аграфена мигом опустила лиловые шторки на окнах экипажа. Подёргала ручку двери — хорошо ли закрыто? И, убедившись, что находится в полной безопасности, попросила:

— Вы, Сеня, смотрите на потолок, пожалуйста.

— Что вы… Зачем?

— Тихо, тихо, — успокаивала она его, уже соскользнув на пол. — Не надо ничего говорить. Вы же знаете: я плохая. Мне всё можно.

Менее всего он был способен сейчас бдеть за приличиями. Сначала ему стало ещё хуже. Потому что горячая боль и горячее же наслаждение слились в один влажный комок. Потом жар начал скапливаться в принципиально иной части тела. Плотное кольцо губ Аграфены, казалось, могло высосать хворь, как яд из раны. В какой-то момент Арсений ощутил, что не справляется с собой, и на пике адских удовольствий отдал ей мучительный жар, распиравший его тело.

— Вуаля! — провозгласила Толстая, откинувшись от него к краю противоположного кресла. — Фейерверк на Неве. Кстати, мы едем по набережной.

Арсений смотрел на спутницу в полном ужасе. Голова, как назло, была совершенно ясной.

— Вам лучше? — Груша смеялась. — Сознайтесь, лучше?

— Аграфена Фёдоровна, зачем вы всё это делаете? — взмолился он. — У вас совести нет. Ведь Пост.

— Очень мило! — надулась спутница. — На себя посмотрите. Сидите со спущенными штанами и учите меня морали. Ещё минута — и ваша голова разлетелась бы, как арбуз в тире. Кстати, в Пост положено совершать добрые дела. Вот и приласкайте меня. — Она шустро взобралась ему на колени и стукнула кулачком в стенку.

— Правь к Прачечному мосту. Потом к Верхне-Лебяжьему. Небыстро.

Генерал понял, что фейерверк продолжается. Но не имел сил сопротивляться.

— Сеня, разве можно во всём себе отказывать? — между тем мурлыкала Толстая. — Ведь я вам нравлюсь? Нравлюсь. Я знаю. Ну, пожалуйста, ну я хочу быть вашей любовницей. Обо мне никто никогда так не заботился. Я же не в жёны набиваюсь! Никаких обязательств…

Чёрт возьми, она расшевелила бы мёртвого! А Закревский, хоть и стоял на краю могилы, да каждый день откладывал срок заказывать отходную.

— Груша, я с вашим темпераментом в одиночку не справлюсь, — пошутил он при её повторном радостном: «Вуаля!»

— А я вам исключительных прав не обещаю.

Они катались часа два. От моста к мосту. От сфинкса к грифону. Кучер Главного штаба успел подумать очень многое о господах генералах, их барышнях и использовании служебных карет. Когда он всё-таки доставил седоков на Галерную, дама дала на чай целый рубль. Знать, богатая бабёнка попалась дежурному генералу. И зачем бы ей такой замухрышка?

Вечером следующего дня Арсений и князь Волконский сидели в кабинете начальника Главного штаба на втором этаже. Было уже так поздно, что малиновая полоса над Зимним сменилась угольной сажей с кое-где рассыпанной солью звёзд. Служащие разошлись. И письмоводители, и копиисты, и столоначальники, и повытчики. Только сторожа с колотушками гремели то у одного, то у другого угла здания, окликая друг друга: «Слу-у-ушай!»

На столе перед генералами стоял початый графин водки. Сей неуставной момент искупался только запертой дверью и крайней неординарностью ситуации. Тяжело подчинённому пить с начальником. Тяжело начальнику, презрев субординацию, слушать от подчинённого всё то, что Пётр Михайлович сегодня услышал.

Закревский не утаил ничего. Дал полный отчёт в потраченных деньгах, ознакомил с копиями документов, изъятых в Министерстве иностранных дел, и слово в слово пересказал беседу с Нессельроде. Грозный Петрохан насупился, наклонил вперёд бычью голову, вот-вот боднёт, и собрал губы гармошкой, как у надутого младенца.

— Полагаете, Карлик соврал?

Волконский с шумом втянул воздух и мотнул головой.

— Нет, похоже на правду.

— Но государь не мог…

— Мог, — отрезал Петрохан. — Мог просто не пожелать знать, как именно Нессельроде обделает дело. Его величество любит самоустраниться и наблюдать за событиями со стороны.

Князь скрестил руки и оперся о них лбом.

— Но с чего она взяла, что я собираюсь развестись с Софьей? Тем более… послать её в «жёлтый дом»? — Кажется, предательство мимолётной любовницы огорчило его больше, чем откровенное равнодушие царя. — Я никогда ничего подобного не обещал.

— Охотно верю, — кивнул Закревский. — Но мадемуазель Жеребцова весьма прыткая особа.