Париж слезам не верит

— Не могу, — развёл руками генерал. — Мы с вами до сих пор не представлены. Вы явились ко мне в штаб без приглашения. Так делают только в крайних обстоятельствах, оправданных смертью кормильца и отсутствием родственников. Нас должны были представить хорошо знакомые люди. Представление является поручительством порядочных намерений сторон.

Аграфена вздохнула.

— Какая скука! Вы всегда так живёте: «порядочных намерений сторон»? — передразнила она. — Ну и где эти «порядочные стороны» были сегодня, когда вы лежали на снегу? Посчитали недостаточно «порядочным» для себя подойти и посмотреть, не помер ли человек? Кстати, — её лицо на мгновение стало серьёзным, — форма, насколько я помню, говорит сама за себя и в представлениях не нуждается? И что? Кто-то вспомнил об этом?

Мадемуазель Толстая процитировала строку из правил Благородного собрания и с вызовом смотрела на генерала. Гостья вдруг перестала казаться ему такой уж простодушной. Выходит, она намеренно нарушала светские приличия?

— Зовите меня Грушей, — настойчиво повторила девушка. — А я буду называть вас так, как вы пожелаете, даже «ваше высокопревосходительство», если лично вам это будет приятно.

— Хорошо, — вздохнул Закревский. — Можете называть меня Арсением. Это, в конце концов, не важно. Груши растут на дереве. А у вас прекрасное имя — Аграфена. Положите нож на стол и подумайте, пожалуйста, кто мог желать вам смерти?

На лице мадемуазель Толстой отразились страшные мыслительные усилия. Она наморщила лоб, а кончик носа у неё несколько раз дёрнулся, как у кошки, почуявшей мышь.

— Я… я не знаю. Кто же может желать? Я никого не обидела…

— Женщины? Ревнивые возлюбленные? — терпеливо подсказал генерал.

Последнее предположение было встречено циничным смешком.

— Зачем же меня ревновать? Я никому не отказываю…

— А почему?

Аграфена задумалась. Потом выпрямилась во весь рост и несколько раз повернулась перед Закревским.

— Красиво?

— Не стану спорить.

Толстая удовлетворённо хмыкнула.

— А скоро ничего не будет. Ещё лет семь или десять. Что же беречь? Красота — не золото, веками в сундуках не лежит. Надо уметь быть щедрой. Пока не поздно.

— Странная у вас философия, мадемуазель, — протянул Арсений, всё ещё не в силах оторвать взгляд от её стана. — Ну да оставим это. Может быть, вы в последнее время оказывались в какой-нибудь необычной ситуации? Слышали нечто непонятное? Видели недозволенное? Что-то о ком-то узнали…

— Я не сплетница, — обиделась Толстая. — Если что-то о ком-то узнаю, то тут же забуду. Мне ни к чему… Постойте! — она стала изо всех сил тереть указательным пальцем переносицу. Видимо, сие означало у неё крайнюю сосредоточенность. — Может, это и не важно, — гостья колебалась, — однако в тот момент я была удивлена…

— Ну? Ну?

— Хорошо. Я была у своего любовника Каподистрии…

Закревский поперхнулся.

— Он же старый. Зачем он вам?

— Ничего не старый! — возмутилась Аграфена. — Иван Антонович одного года с государем. К тому же он — грек. Мне любопытно было, как греки это делают…

— Так же, как и все. — Негодованию генерала не было границ. — Велика разница!

— Не скажите, — тоном искушённого гастронома заявила гостья. — Да и откуда вам знать, вы же не интересуетесь женщинами.

Закревский вспыхнул.

— Я не то имел в виду. Просто… сейчас не так часто… интересуюсь.

— Вот! — просияла Толстая. — Я знала! Вы не похожи на этих ! А ещё прикидываетесь. Весьма стыдно.

— Вернёмся к Каподистрии, — с глубоким вздохом протянул Арсений.

— Я и говорю. Они ссорились по-немецки. Я немецкий не очень понимаю. Но всё же… Выходило так, что этот второй на Ивана Антоновича очень сердился и требовал «отречься от бессмысленных мечтаний». Точно. Или «беспочвенных». Не важно. Словом, нажимал…

— Стоп, стоп! Кто они? Какой второй?

— Ах, да почём мне знать? Дверь в будуар была прикрыта. Оставалась только то-оненькая щёлочка. Я проснулась от их шума. Часов в десять. А так бы спала до двенадцати!

Арсений заломил руки. Не приведи бог, стать полицейским и вести дознания. Последнего ума лишат!

— Мы приехали вечером с маскарада. До спальни как-то не добрались. Греки гораздо темпераментнее… А будуар как раз смыкается с кабинетом. Иван Антонович имеет привычку работать после, ну вы понимаете. И вот я слышу. Второй голос говорит: «Вам не на что надеяться. Государь предан принципам легитимизма». Кстати, что такое легитимизм?

— Потом объясню. Продолжайте.