Париж слезам не верит

Местные жители быстро приспособились к безалаберным квартирантам, которые знать не хотели французского, но умели очень доходчиво объяснить свои требования парой тычков в ухо. С точки зрения мобежских горожан, у победителей имелось одно неоспоримое достоинство — щедрость. Хорошенькой зеленщице они отстёгивали вдвое богаче, чем её мужу или сопливому гаврошу. А потому «мадамов» в Мобеже было явно больше, чем «мсье», и все как одна — парижанки.

Штаб занимал двухэтажный особняк в центре, где до революции жил некий банкир-роялист, а после располагался якобинский трибунал. При Директории и императоре он пустовал и, как говорили, ночами наполнялся звоном цепей и зубовным скрежетом невинно убиенных аристократов. Водворившись на новом месте, временные хозяева перво-наперво раскопали палисадник и вывезли сокрытые трупы на кладбище, приказав местному кюре хоронить их по кафолическому обычаю. Граф ещё при вступлении корпуса в город особым приказом дал подчинённым знать, что французы — не «басурмане», а «схизматики». Из чего служивые поняли, что церемониться с местной братией не резон, но и сильно обижать начальство не позволит — всё ж не турки.

Так и зажили. Климат мягкий. Служба — не тяжёлая. На парады их сиятельство смотрел без задора. В корпус попали войска потрёпанные, воевавшие без перерыва года с пятого. Сам командующий, слышно, лямку тянул с начала века, — а потому был «свой» и знал, чего надо. Получая корпус, на первом же смотру назвал их «инвалидной командой». Никто не обиделся — что правда, то правда, без наград никого, без ранений тоже. У графа была одна странность: он зверски жаждал обучить подчинённых грамоте и многих уже скрутил в бараний рог, заставив долбить ланкастерские таблицы. Но на эту блажь смотрели снисходительно — чем бы начальство ни тешилось… лишь бы не хваталось за шпицрутены. Такой привычки генерал не имел. А потому был признан «ангелом», сошедшим с небес, чтобы даровать служивым прижизненное блаженство за понесённые труды.

Теперь он стоял на ступенях штаба, натягивая перчатки, и раздражённо бросал полковнику Головану отрывочные фразы:

— Да, в Авен! Нет, надо скорее. Сколько можно возиться? Не серди меня, Пётр Дмитрич, не то устрою твоим донцам учения суток на трое!

Граф терпеть не мог проволочек. Высокий, худощавый, с энергичным, нервным лицом, длинным носом и вечно сжатыми губами, он был красив той особой, проступающей изнутри, красотой, которая не изнашивается с годами. Волосы генерала рано поседели, отчего казались присыпаны солью, хотя ещё сохраняли немало тёмных прядей.

— Так, ребята, будем брать таможню, — обратился граф к казакам. — Быстро. Налётом. Без мордобоя. Тем более смертоубийств. Похватать всех. Там человек двадцать пять. И на нашу сторону с собой в сёдлах. Сдать в караулку под роспись. У нас обнаружился труп. Если среди них убийца, судить будем по нашим законам. Их юстицией мы сыты.

Всадники понимающе закивали, задёргали уздечки, лошади затрясли головами, отчего казалось, что и они одобряют решимость Воронцова. Около года назад ровнёхонько в виду Авенской таможни ухлопали артиллериста, а ещё через пару дней — казака. Убийцу удалось найти по наводке мобежского трактирщика, которому душегуб намедни угрожал ножом, требуя денег. Русские честь по чести сдали злодея судебным властям города Авена. Из симпатии к соотечественнику, прирезавшему оккупантов, служащие авенского суда потихоньку дали ему сбежать, а сами несколько дней водили русских за нос, уверяя, будто идёт следствие. Когда вскрылась правда, негодяя и след простыл. Больше подобной оплошности Воронцов допускать не собирался.

Сотня плавно развернулась на площади перед штабом и рысью выдвинулась из города. Рассвет уже слабо алел. Когда всадники достигли предместья Авена, ясное, лучистое утро вставало во всей красе. Михаил Семёнович не хотел арестовывать французов ночью. Была нужда! Русские — не разбойники, а пострадавшая сторона и собираются действовать в соответствии с законом… Своим законом. Раз у лягушатников юристы никак не опомнятся от «Кодекса Наполеона».

— Ваше сиятельство, осмелюсь доложить, предприятие рискованное! — к графу вплотную подскакал Фабр. — Вы же не собираетесь…

— Собираюсь, — генерал тряхнул головой, показывая, что все соображения штаб-офицера знает и считает несущественными.

Но Алекс был не из тех, кто отстаёт от начальства после одного недовольного движения бровей.

— Я повторяю, ваше высокопревосходительство, вы рискуете вызвать гнев короля Людовика, и на этот раз даже ваш друг герцог Веллингтон будет не в силах замять скандал…

— А я повторяю тебе, дорогой Фабр, что ты даже не представляешь, какой скандал я собираюсь устроить, адресуясь к его величеству Людовику. — Воронцов поджал тонкие губы. — Год назад я официально предупреждал Париж, что буду считать всякое нападение на моих солдат случаем объявления войны, и мои дальнейшие действия уже следует расценивать как боевые. Жителям Авена неплохо было бы это понять.