Париж слезам не верит

— Но Михаил Семёнович, — опешил Фабр, — вы, что же, хотите устроить карательную экспедицию? Вы в своём уме?

На эту непочтительную тираду генерал расхохотался.

— А было бы неплохо, Алекс!

Собеседник вспыхнул.

— Вы забываете… Ведь это моя… — Он запнулся и уставился под ноги лошади.

Фабр был племянником французского эмигранта, его родители погибли в самом начале революции, четверть века назад. Дядя скитался по Европе, пока не прибился к месту в Петербурге. Алекс закончил Сухопутный шляхетский корпус и служил столько же, сколько и сам Воронцов. Во Франции он был сначала офицером по особым поручениям, а потом заместителем начальника штаба. Непосредственный руководитель бумажного царства, Понсет — строевой генерал — в дела администрации не вникал. Так что воз тянул Фабр, и Михаил Семёнович ценил его больше многих.

Граф придержал повод, протянул руку и коснулся пальцами перчатки подчинённого.

— Извини. Я погорячился. Ну, какая карательная экспедиция?

Алекс примирительно кивнул.

— Что вы всё-таки собираетесь делать с этими таможенниками? Разве во всей округе больше некому было застрелить Ярославцева?

— Подумай сам. — Генерал нетерпеливо передёрнул плечами. — Ты знаешь то же самое, что и я. Неужели трудно построить простенький силлогизм? Согласно конвенции боевое оружие имеется только у милиционных формирований нового правительства. За неимением оных в Авене вооружили служащих пропускного пункта. У остальных поснимали даже дедовские аркебузы с каминов. Как ни верти, а круг подозреваемых узок. Отберём ружья, проверим пулю. Если никому не подходит, подержим голубчиков пару суток для порядка, чтобы не вязались к казакам, когда им через границу домашний табак шлют, и отпустим.

— А убийца?

— Будем искать.

— А если…

— И думать не смей. — Михаил Семёнович вновь придержал лошадь. Он прекрасно понимал, что хочет сказать Фабр: «А если это самоубийство?» — Вообрази, каково родителям получить известие о смерти мальчишки. После войны. Не с Кавказа. Не из Молдавии. Из Парижа. Да ещё узнать, что он покончил с собой. Ни отпеть, ни похоронить как следует. Я просто не могу такого позволить. — Граф опустил голову. — И ещё. Помнишь, как было в седьмом году, когда все вдруг начали стреляться после Тильзитского мира? Один дурак бабахнул, потом второй, третий — и пошло. Мысли нельзя допустить в корпусе, что Митенька наложил на себя руки… из-за долгов.

Заместитель начальника штаба разделял тревогу командующего, тем более что отчётливо помнил седьмой год, битьё окон нового французского посла графа Коленкура, надрывные тосты за погибшую славу России и юношески глупую стрельбу в висок. Ухлопать себя прямо на Дворцовой площади в качестве немого укора государю считалось особым геройством. Сам Алекс тогда потерял двух товарищей и бывал не раз бит «за французскую морду».

— Однако всё это не устранит причины, — протянул он. — Долги как висели на наших, так и будут висеть. Я не ожидаю, что подъёмные деньги, которые нам пришлют из Петербурга для вывода корпуса, позволят покрыть все расходы, тем более заплатить по частным векселям.

Граф кивнул.

— Будем думать.

Белая Церковь

Разогретый над огнём рубль впечатался в седое от мороза стекло. Белые перья затрепетали под горячим серебром, и на мгновение в круглом ореоле проступил профиль императора. Лиза едва успела отдёрнуть пальцы, подула на обожжёные подушечки и прижалась глазом к круглой полынье, образовавшейся на сплошном льду окна.

Во дворе позвякивали бубенцы — Раевский собирался везти матушку к вечерне. Лиза не хотела ехать с ними, она не знала, как будет сидеть возле него в санях. Боялась начать плакать или сказать что-нибудь неловкое, оскорбительное для обоих.

Но ехать пришлось. Александра Васильевна строго вытребовала дочь на крыльцо:

— Ты нехристь, что ли? В Крещение дома сидеть?

Закутанная до бровей в пуховую шаль и волоча по земле необъятную кунью муфту с хвостами, девушка поспешила к саням. Старая графиня уже угнездилась там спиной к кучеру. Молодые баре устроились пред её ясновельможными очами, рядышком, как два голубка. Сказать нельзя, до какой степени это бесило Раевского. Он дёрнул подбородком и бросил в морозную пустоту:

— Ma tante, уж вы не сватаете ли меня?

— Упаси бог, кому ты, нищий, нужен! — Александра Васильевна ткнула кучера локтем в бок. — Трогай, Степаныч! Совсем заморозил!

Сани покатились со двора мимо длинного здания оранжереи. Езда была недалёкой: до церкви и обратно. По дороге народ в праздничных платках и полушубках отступал к обочине, давая господскому возку место. Лиза почувствовала, как холодная рука Александра проникла внутрь муфты и крепко сжала её ладонь.

— Нам надо объясниться, — прошептал он.

Его прикосновение не было ни дружеским, ни нежным. Лиза затрепетала. Ей показалось, что она в чём-то виновата.