Париж слезам не верит

Командующий осторожно взял пулю пальцами и поднёс к глазам. Его лицо вытянулось. Не проронив ни слова, он передал тяжёлый шарик Алексу. Затем и все остальные смогли убедиться, что виновница Митенькиной смерти — «российская подданная». О чём красноречиво свидетельствовали худо отшлифованные края.

— Пехотный пистолет, — протянул Фабр. — Возможно, штуцер.

Казначеев молча вынул из принесённого с собой свёртка оружие Ярославцева. Старенький, образца 1808 года пистолет, со сбитым и заменённым на французский затвором. Он явно достался парнишке в наследство от какого-нибудь лихого кавалериста, которому в рейдах по тылам противника нечем было починить сломанное оружие, кроме деталей трофейных неприятельских ружей. Благо дело перед войной между русскими и французами господствовало сердечное согласие в калибрах и принципах сборки.

Адъютант зарядил пистолет покойного и методично сделал из него три выстрела в дверной косяк. Затем поковырялся в дырках шомполом и достал пули. Доктор не возражал — стена вражеская, уходить скоро. Свинцовые шарики были подвергнуты придирчивому изучению. Причём на этот раз граф вооружился лупой и внимательно рассмотрел все царапины.

— Сомнений быть не может, — с тяжёлым вздохом проронил он. — Стреляли из пистолета Ярославцева. Таможенников придётся отпустить. У них на вооружении кремнёвые ружья образца 1745 года. Меня смущает только вот эта вмятина, — Воронцов снова взял с подноса пулю, погубившую вестового. — Каково её происхождение?

— Стоит ли теперь задаваться праздными вопросами, ваше сиятельство? — вступил в разговор отец Василий. — Главное известно: корнет наложил на себя руки. Отпевание состояться не может.

Граф подскочил, как ужаленный. Он не переносил, когда ему перечили, перебивали, не признавали заслуг или подвергали сомнению правильность решений. Будь перед ним кто-нибудь из подчинённых, Воронцов просто вогнал бы его взглядом в землю. «Наш ангел» это умел. Но отец Василий не подчинялся командующему и на его гнев смотрел по-житейски просто. Грешен человек, самолюбив, вспыльчив. Всё-то в жизни перемелется. Всех-то Господь смирит, построит и выведет, да не на парад. Если граф сейчас этого не понимает, поймёт потом. После первого, второго, третьего удара… Хорошего человека Бог не оставит. Будет учить, пока кости в труху не перетрутся.

— Вы ведь сознаете, Михаил Семёнович, — примирительно продолжал священник, — что напрасно разрешили препарировать парнишку, как лягушонка. Человеческое тело — храм.

— Я бы и хотел знать, кто в этом храме нагадил, — огрызнулся граф. — Застрелить человека могут и из его собственного оружия, честный отче.

— Взгляните на труп. — Томсон поманил собравшихся.

Граф развернулся и размашистыми шагами приблизился к длинному столу, на котором недвижимо лежало тело. По его знаку доктор откинул простыню, и глазам гостей предстал посиневший голый Митенька. С выбритыми вокруг раны волосами он выглядел особенно жалко.

— А почему дырка такая большая? — недоверчиво осведомился Воронцов, указывая на висок парня.

— В том-то и дело. — Начальник госпиталя выдержал паузу, а потом извлёк из белого стеклянного шкафчика для инструментов второй поднос с такой же пулей. — Их было две, — торжественно объявил он. — Вогнанные одна за другой. Поэтому первая слегка деформирована. Ваше сиятельство верно заметили вмятину.

Командующий обвёл собравшихся победным взглядом.

— И что это значит? — нетерпеливо потребовал отец Василий.

— Это значит, батюшка, что нельзя два раза застрелить себя в висок, — спокойным голосом отозвался Фабр. — Его высокопревосходительство оказался прав, Митенька не самоубийца.

Священник с облегчением вздохнул.

— Хорошо, отпевание состоится. — Он помедлил. — Но я не могу взять в толк, как злодей отобрал у малого пистолет?

Томсон, которому сегодня суждено было знать ответы на все вопросы, осторожно взялся руками за голову покойного, слегка приподнял её от одра и продемонстрировал собравшимся небольшую опухоль в районе затылка. Скопившаяся под кожей кровь уже потемнела, и потому гематома была хорошо видна.

— Ярославцева ударили сзади чем-то тяжёлым, предположительно поленом или прикладом ружья. Оглушили. Потом взяли его собственный пистолет и застрелили в висок. Убийца хотел представить дело так, будто жертва покончила с собой. Но почему он стрелял вторично, ума не приложу? Для верности? С перепугу?

Граф в раздумье помял пальцами нижнюю губу.

— Когда стреляешь в мягкое, хлопка не слышно. Была ночь. Темно. Злодей мог подумать, что первый раз пистолет дал осечку. Перезарядил и снова нажал на курок. Других версий у меня нет. Ваше мнение, господа?