Париж слезам не верит

Едва дверь за ней закрылась, Арсений ринулся к створкам и приник к щели в надежде ещё раз взглянуть на сокровище, которым только что пренебрёг. Всё присутствие провожало прекрасную просительницу восхищенным ропотом. Канцеляристы вскакивали с мест, взбирались на столы, а иные даже крались на цыпочках вослед дивному видению, но не осмеливались приблизиться. Аграфена шла по длинному, слепому от немытых окон коридору, делая вид, что не замечает кривляния чиновников. А солнце по очереди зажигалось в каждом стекле, мимо которого она проплывала.

— Эхма! — только и мог простонать Закревский. Ему было совершенно не понятно, как это он не завалил распутное божество на канцелярский стол? Подумаешь прошение! Тут горы таких прошений! И что, все справедливые?

Тем временем сверху раздался требовательный звон колокольчика. Оказывается, начальство материализовалось в своём кабинете. Князь никогда не приезжал на службу рано. Пока Закревский беседовал с незваной гостьей, карета Волконского подкатила к главному крыльцу, и никем не встреченный их светлость поднялся к себе. Судя по тому, как нетерпеливо дёргалась медная проволока с колокольчиком, соединявшая два кабинета, князь был чем-то раздражён. Если он приехал прямиком из Зимнего, то дело ясно — государь опять недоволен, с любезным видом сверлил другу детства дырки в боках, и теперь Петрохан обрушится на подчинённых. Слава богу, что Толстая убралась!

Арсений вообразил голую нимфу в кабинете грозного руководителя Главного штаба, представил потрясённое, растерянное лицо князя и не мог сдержать улыбки. Про Волконского говорили, что он в среднем произносит одно слово в год и слово это «нет». На деле же Петрохан иногда задавал здравые вопросы и даже умел выслушать ответ — редкая в начальнике чёрта. Он истово занимался интендантской частью — самой важной после войны — и старался решать текущие дела без проволочек. Закревский служил с разными людьми — с добрейшим графом Каменским, с педантичным Барклаем и даже с самим государем — все по-своему хороши, по-своему плохи. Арсений не применялся ни к кому, и тем не менее его терпели. Терпел и Петрохан — не худший из названных.

Вооружившись папкой, дежурный генерал потопал на второй этаж. Там уже находились два адъютанта Волконского — так, мебель. Князь воздвигся из-за стола и протянул ему руку — знак большого уважения. В который раз Закревский поразился размерам своего начальника. Видал он в армии дрынов — взять хотя бы Воронцова с Бенкендорфом, те задевали за любую притолоку. Но князь Пётр Михайлович был на полторы головы выше них и заметно шире в плечах. Входя в комнату, он не просто нагибался, а складывался пополам.

— Сударь мой, я из дворца, — начал Петрохан, раздражённо щёлкая пальцем по чернильнице. — Его величество крайне недоволен самоуправством командующего оккупационным корпусом. Приходят известия, будто граф позволяет себе вольные высказывания об образе действий правительства… В присутствии своих офицеров отпускает критические замечания о результатах Венского конгресса, о восстановлении Бурбонов на троне и вообще… — Длинные предложения давались князю не без труда, лоб у него вспотел. — Голубчик, вы с ним дружны. Ну, напишите же ему приватным образом. Что он творит! Одновременно подготовьте официальный ордер от моего имени. В самых жёстких выражениях. Можно подумать, кому-то нравятся Бурбоны!

Волконский запыхтел, втиснулся в кресло, от чего хрупкая карельская берёза издала жалобный стон. «Надо найти ему что-нибудь из мебели прошлого царствования, — про себя отметил Арсений. — Вот тогда делали не на соплях». Знаком князь отпустил адъютантов, а когда двери за ними закрылись, вновь обратился к дежурному генералу:

— Подайте мне план дислокации частей на будущий год, кое-что хочу поправить.

Лицо у Арсения вытянулось.

— Ваша светлость, осмелюсь доложить, документ у вас.

Петрохан поднял бровь.

— Что это вы придумали? Как «у меня»?

— Вчера вы брали его с собой работать дома. — Закревский почувствовал, что у него подгибаются колени. Не о плане дислокации речь. Имелось одно секретное приложение. Относительно Турции. Пользуясь тем, что Россия завязла в конгрессах, османы опять начали резать греков, устроили погромы в Стамбуле, сами провоцировали разрыв. Государь приказал тайно подготовить план возможной кампании. Бумага была наисекретнейшая. Она-то и имела несчастье запропаститься!

— Вы понимаете, Арсений Андреевич, — свистящим шёпотом осведомился Петрохан, — что может значить подобная утрата?

Арсений-то понимал.

— И вы ещё смеете утверждать, будто я сам забрал документ такой важности! Идите и найдите его! Немедленно!!! Чтобы через час он был на моём столе!