Париж слезам не верит

С годами Нессельроде стяжал себе на удивление благопристойные манеры. Но в его крови навсегда осталось нечто от солнца и моря далекой Португалии, от отца, искателя теплых мест, и от юности, проведенной в портовом, шумном и опасном городе. Он был мал ростом, так что в большинстве случаев не доставал собеседнику до плеча. А на его продолговатом бледном лице красовался чудовищных размеров крючковатый нос, как бы деливший физиономию пополам. Круглые очки с толстыми, в палец, стеклами и тонкие, вечно поджатые губы дополняли картину. Неудивительно, что в свете Государственного секретаря дразнили «Карлик-Нос». Пенсне, зеленый вицмундир и орден Святого Владимира 1-й степени придавали ему респектабельности. Но это был как раз тот случай, когда одежда создает человека. Нессельроде подошли бы грязная полосатая фуфайка, цветная косынка и нож за поясом, чтобы выглядеть пиратом. А деревянные башмаки и вязаный колпачок сделали бы его гномом из тирольской сказки.

Единственным наследством Карла-Роберта был хороший почерк, и он, едва научившись писать, уже копировал бумаги из коллегии. С рождения варясь в дипломатической среде, Карлик узнал тысячи мелких профессиональных хитростей, позволявших ему ловко вести переговоры по любым вопросам от продажи пеньки до брачных контрактов. Он дышал воздухом министерства, рос в его недрах и умел, если надо, погубить менее опытного соперника. В 1806 году ему повезло – его взял к себе секретарем Сперанский. Но покровитель подставился под удар, а над головой Нессельроде прокатилась волна императорского гнева. Сам он был слишком мелок, чтобы его задело прибоем. Зато расторопность молодого чиновника на переговорах в Тильзите была замечена сразу и царем, и Талейраном. Неожиданно для себя Карл стал связующим звеном в тайных сношениях между Александром Павловичем и продажным министром Бонапарта. Это был его трамплин.

Далее Нессельроде стартовал, подобно пушечному ядру, и уже не мог остановиться, не достигнув цели. Плох дипломат, не желающий стать канцлером. У Карла-Роберта не было для этого ничего: ни высокого происхождения, ни денег, ни связей, ни даже знания языка страны, которую он представлял. Велика беда! Все переговоры ведутся по-французски. На послевоенных конгрессах судьба свела его с австрийским канцлером Меттернихом, проповедовавшим идею общеевропейского союза монархов. Очень кстати. Как раз такую же высказывал государь. И снова посредником между Александром Павловичем и Меттернихом – мозговой косточкой, суставом, позвонком, позволявшим конструкции из взаимных договоренностей двигаться без скрипа – стал незаметный Карлик-Нос.

Он шел к своей цели уверенно, без лишнего шума, как вдруг на его пути возникло препятствие. Второй секретарь по иностранным делам граф Каподистрия. Хитрый грек. Ему император вверил восточные проблемы. Поначалу это не обеспокоило Карла Васильевича. Все важное сейчас творилось в Европе! Там конгрессы. Дележ французского наследства. Священный союз. Государь не любил ни турецких, ни персидских дел. Они отвлекали его от главного – равновесия в Европе. Но Каподистрия, этот новичок в дипломатии, вчерашний врач и секретарь Законодательного совета разогнанной османами республики Ионических островов, оказывается, знал об азиатских планах Петербурга нечто такое, благодаря чему мог пощупать империю за очень чувствительное место.

Разразившийся бунт греков грозил вовлечь Россию в большие хлопоты на Востоке. Этого не хотели ни Меттерних, ни Нессельроде, ни Александр Павлович. Но хором хотело все русское общество. Даже дамы за рукоделием рассуждали о помощи единоверцам. Такой вот восторженный народ! Дошло до того, что в собственном министерстве чиновники разделились на два лагеря. В пору было проводить мелом границу по зеленому сукну столов.

Карл Васильевич гадил Каподистрии как мог. Но в самый неподходящий момент вмешался еще и Главный штаб, в лице своего дежурного генерала. Это уже ни в какие ворота не лезло!

Во вторник утром Закревский получил с лакеем из Министерства иностранных дел запечатанный конверт. Арсений намеревался бриться и взял бумажку мокрыми руками. Она мигом расползлась, так что генерал ощутил под пальцами плотный край картонки, на каких обычно пишутся приглашения. Закревский кликнул Тишку, велел подать полотенце и с крайним неудовольствием воззрился на прилипший к ладоням листок.

Ссора с Толстой взбаламутила в душе генерала очень давние чувства, о которых сразу после войны он постарался забыть. Аграфена не солгала. Они действительно всех бросили. На милость победителей. Заранее зная, что милости не будет. Сами-то потом не раз проявляли это странное качество и в Польше, и во Франции. Хотя всякое бывало… Но так приятно чувствовать себя благородными! Теперь возникал вопрос, а имели ли они право на щедрость и милосердие, когда тысячи Грушек остались не только обесчещенными, но и не отомщенными? Не поторопились ли всем все простить? И раньше других государь с заявлением, что во Франции у него «нет врагов, кроме Бонапарта». Держи карман!