Париж слезам не верит

Лицо герцога вытянулось. Кажется, до него только теперь во всей полноте дошел смысл произошедшего.

– Damn it! – не сдержался он.

Несколько минут Веллингтон смотрел на искалеченное собрание новыми глазами. И эти тряпки с масляной краской могут его погубить? Что в них такого? За что? Он ведь честно хотел вернуть!

– Что же делать? – протянул Веллингтон, обращаясь скорее к себе, чем к собеседнику. Голос его был потухшим. – Майкл, я вас искренне прошу, не говорите никому. Пока. Я что-нибудь придумаю…

Что тут можно было придумать? Нарисовать картины заново?

– Артур, – Воронцов подергал герцога за рукав, – мне вот что пришло в голову: в Париже полно безработных художников. Из Академии. Учеников великого Давида.

– Того, который разорвал льва?

Михаил вздохнул.

– Льва разорвал Самсон. Нет, знаменитого живописца. Он рисовал Бонапарта, его жену, а раньше всех этих революционных Маратов в ванне с кровью… Так вот, нужно привлечь их к реставрации. Запомнили слово? Ни в коем случае не говорите, что какие-то полотна уничтожены. Они испортились в походных условиях, на испанских дорогах, может, некоторые и пропали… Вы ведь не принимали коллекцию у Жозефа по списку. Однако вы настолько великодушны, что тратите собственные деньги на приведение холстов в порядок. А после вернете.

Мгновение герцог переваривал сказанное, потом взревел:

– Где эти дармоеды?! Я притащу сюда всех, кто умеет возить кистью по тряпке. Майкл, у вас золотая голова! Я всегда знал, что могу на вас рассчитывать.

Воронцов усмехнулся.

– Только не хватайте несчастных художников прямо на улице и не сажайте здесь на хлеб и воду. Пойдут толки.

Воспрянувший духом Веллингтон заверил приятеля, что будет действовать осторожно и с полным уважением к мастерству живописцев.

– О, это, должно быть, ушлые ребята, – повторял он. – Им нужен глазомер не хуже, чем у артиллериста. Клянусь, я буду с ними щедр.

Граф Михаил Семенович вообразил, как в Эскориал прибудет коллекция французского новодела, и не сдержал усмешки. Одна надежда, что новый король Фердинанд – ограниченный, как все Бурбоны – разбирается в живописи не лучше герцога.

Санкт-Петербург

В субботу Арсений Закревский получил приглашение на бал в Петергофе, где сейчас находился двор. По должности ему положено было участвовать в целой веренице всевозможных праздников, выходов и торжеств. Обычно он манкировал ими, ибо дела… Да к тому же не для чего и не в чем. Прежде Матушка Екатерина Алексеевна, говорят, жаловала не одними орденами: к звезде или кресту полагалась деревенька. Так, безземельный Ушаков за свои морские подвиги стал не только славен, но и богат. Внук Александр Павлович эту манеру не любил. А потому, занимая одно из первых мест в военном ведомстве, Арсений жил с тем, с чем батюшка оставил. То есть с шишом в кармане.

Новый мундир, приличного вида аксельбанты, даже награды с настоящими, а не поддельными камнями стоили денег. Их не было. Следовательно, таскаться по балам не с руки. Другие ищут там состоятельных невест. Этот вопрос Закревского также не волновал. К своему несчастью, он знал латынь и, когда три года назад доктора устроили над его головой консилиум, Арсений их понял: они сомневались, что с такими контузиями пациент протянет долго. Генерал не подал в отставку и не отправился в деревню – некуда. Эскулапы советовали ехать на Воды в Швейцарию – не на что. Служба в Главном штабе – строжайше запрещенная ему – кормила, давала кров и развлекала: трудно человеку все время помнить, что еще денек – и аминь.

Но на этот раз Закревский не смял толстую картонку пригласительного билета и не зашвырнул ее в угол. Напротив, взялся с любопытством разглядывать тесненную золотом картинку на первой страничке: танцующие люди в обрамлении виньеток, амуров и ракушек. Внутри красивым почерком с завитками и волосяной линией значилось его имя и время съезда: семь часов пополудни. Весной и летом балы начинались поздно. В загородные резиденции публика прибывала загодя, чтобы погулять. Приглашенных собиралось до двух тысяч. Но тех, кто допускался в сам дворец – не более шестисот. В их счастливое число входил и Закревский.

Впервые в жизни он осознал это как удачу. Ему нужно было поговорить с Аграфеной. Много вращавшаяся при дворе, она могла кое-что подсказать генералу. Где найти его, Толстая знала всегда. А вот Арсению, чтобы побеседовать с дивной графиней, следовало либо визитировать дом ее отца, чего без знакомства не сделаешь, либо ловить ветреницу во дворце. Именно так Закревский и собирался поступить.

Потратив на дорогу три часа, он к шести прибыл в Петергоф. Верхний парк был открыт только для императорских гостей, тогда как в Нижний свободно пускали всех желающих. Места для коляски у ворот, конечно, не было. Там теснились кареты больших господ. Арсений велел кучеру выехать с круга и остановиться где-нибудь на ближайшей улице. А сам пешком прошел до ограды и проник через служебный вход. Солидному ли человеку мять барыням бока и наступать девицам на бальные туфельки? Его и так пустят.