Париж слезам не верит

Не тут-то было. Их сиятельство вздумали стричь. И не просто стричь, а стричь по-новому, чтобы от наполеоновской челки не осталось и следа. Когда тебе за сорок, модная прическа раздражает. Он не мальчик! Могли бы уважать его вкус! Однако и дипломаты британской миссии, и адъютанты, и даже регент в личном письме усердно намекали на необходимость избавиться от проклятой пряди на лбу. Что скажут люди, видя, как победитель Бонапарта подражает его облику? Никому Артур не подражал! Просто волосы у него росли прямо, из них нельзя было сделать ни кок, ни хохолок. Или ему прикажут в походе завиваться щипцами!

Сидя перед высоченным зеркалом, замотанный от шеи до пят с белую простыню, Веллингтон ненавидел себя. Как привидение, ей-богу! А куафер вдохновенно вытворял на его голове уже четвертый вариант coup de vent[15].

– Может быть, вам отрастить бакенбарды? – предложил он.

На этом терпение Артура иссякло.

– Ну, все! – рявкнул герцог. – Довольно! Я всегда брил щеки гладко и не собираюсь…

В этот момент с улицы раздался хлопок. Довольно сильный, чтобы от него распахнулись ставни, а по стеклу побежала длинная трещина. Белая накидка на Артуре взметнулась, смахнув ему в лицо пряди остриженных волос. В следующую секунду он кинулся к окну и до половины высунулся наружу, разглядывая круг. Комья земли, поднятые взрывом. Колышущаяся в воздухе пыль. Жалобное ржание из-за непроницаемой завесы дыма. Герцога удивило, что он не слышит голоса жокея.

– Мак Кормик! – окликнул командующий. – Уилл! Что там с лошадью?

Когда полотно пыли осело, Артур увидел, что Копенгаген носится по кругу. А берейтор лежит на боку у стены конюшни, куда его, вероятно, отбросило волной, и не шевелится. Люди прилипли к окнам первого этажа, но боялись выходить на улицу. Вдруг последует второй взрыв? Сорвав с себя простыню, его светлость бросился вниз и, грозным рыком отогнав пытавшихся было преградить ему путь офицеров, выскочил на задний двор. Трусы! Бестолочи! Дармоеды! Опять все проворонили!

– Мак Кормик! Мак Кормик! Вы живы, черт вас дери?

Герцог уже знал, что жокей мертв, и ругань неуместна, но не мог сдержаться. Он наклонился над телом несчастного. Голова начисто отсутствовала. Под спиной растеклась громадная лужа крови, черная на земле. Копенгаген ржал и дико косил глазами.

– Ну, мальчик, ну, тихо, тебе ли бояться? Иди сюда. – Артур сначала пошел, потом побежал за жеребцом, который, казалось, никак не мог остановиться. Все перебирал ногами и шарахался от хозяина. – Стыдно, старина, – укорял его герцог. – А помнишь, как стреляли при Буссако? А сколько дряни взрывалось под Витториа?

Конь только кидал головой и тревожно ржал. А потом загнанный к углу конюшни, начал пятиться задом.

– Да что с тобой, в самом деле?! – рассердился герцог. – Хватит! Посмотри на себя! И какого ты, собственно, цвета?

Только сейчас Веллингтон хорошенько разглядел лошадь. Копенгаген был грязно… белым. Противного из-за земли оттенка, со множеством мелких рыжих пятнышек, изобличавших его прежнюю масть и, как веснушки, покрывавших бока.

– Что с моим жеребцом?!

Солдаты уже появились во дворе. Красные мундиры замелькали на фоне серых стен. Они подняли и унесли тело Мак Кормика. Двое берейторов попытались помочь герцогу поймать коня. Но глупая скотина не давалась в руки, перекусала обоих и даже ухитрилась лягнуть хозяина. Артур отлетел фута на три, несколько минут наблюдал теплое парижское небо, потом встал и велел всем уйти с круга. Пусть эта тварь набегается и устанет. Через час Копенгаген все же подпустил Веллингтона к себе, он поостыл, одумался и виновато тыкался мордой герцогу в плечо.

– Ах ты, засранец! – с укором сказал ему Артур. – А если б ты меня убил?

Копенгаген перебирал большими черными губами по щеке, уху и волосам хозяина. Его потный бок неровно ходил, и конь всячески подставлялся под руки Веллингтона, требуя ласки.

– Я же тебя еще и должен утешать! – возмутился герцог. – Ты дал мне копытом в живот. Знаешь, сколько народу советует тебя пристрелить? Целый штаб.

К этому моменту он уже знал, что случилось с лошадью. Доктор британского посольства, приехавший сразу после происшествия и обнаруживший, что бедняге Мак Кормику уже не поможешь, сделал интересное предположение:

– Я где-то читал, что белые лошади – просто седые, – заявил он. – Осмелюсь высказать гипотезу, что ваш конь поседел от страха. С людьми так бывает.

– Чушь! – возмутился Веллингтон. – Это боевая лошадь. Я могу посчитать, в скольких драках на нем ездил. И везде что-то взрывалось.

– Видите ли, ваша светлость, – не смутился врач. – Сама подготовка к бою, обстановка лагеря, звуки труб, марши, множество людей настраивают животных. Они привыкают чувствовать опасность и не шарахаться от нее. Сейчас же все произошло внезапно. К тому же Копенгаген немолод. Я бы на вашем месте мысленно простился с ним.

– Ни за что.