Париж слезам не верит

Михаил внутренне подобрался.

– Я думаю, без этого не обойтись.

– Почему?

– Потому что грешно владеть людьми. Мы не турки.

– Многие разорятся, – сдвинув брови, сказала Лиза. – Вы, например, считали, сколько на этом потеряете?

Граф пожал плечами.

– У меня очень скромные потребности. За то время, пока служу, издерживал из своих доходов какой-то мизер. К тому же есть ведь недвижимость, земля, золото, коллекции картин. Все это стоит денег. Такие богачи, как мы с вами, несильно обеднеют.

– А семьи, у которых нет ничего, кроме имений? Как у моих кузин Раевских? – настаивала девушка.

Михаил потер ладонью лоб.

– Казна должна выкупать у помещиков и людей, и землю для них. Тогда разорения не произойдет.

– Тогда разорится казна, – рассмеялась Лиза.

– Ничего, – с неожиданной жесткостью прервал ее генерал. – В минувшую войну и ополчения, и квартирование войск, и формирование новых частей – все из дворянских карманов было сделано. А у крестьян и фураж, и лошадей, и дрова, и хлеб за так брали. Пора платить. Очень благородно отказываться от контрибуции, а своим не возвращать ни копейки!

Они не успели договорить, потому что явился нотариус, и беседу пришлось прервать. На этот раз Михаил Семенович покинул особняк со смешанным чувством. Ему вовсе не улыбалось открыто обнаруживать свои взгляды. Немного пугало, что Лизу интересуют подобные вещи. Но с другой стороны, чего ждать от барышни, ведущей хозяйство? К счастью, подписывала бумаги сама графиня. А то уж он беспокоился, что и тут Лиза будет всему дому голова.

Что же касается мадемуазель Браницкой, то она была удивлена столь твердыми суждениями графа. Между ним и Раевским выходила заметная разница, хотя оба желали по сути одного и того же. Александр, говоря о крестьянах, всегда впадал в исступление и призывал термидор на головы злодеев-помещиков. Воронцов же смотрел на дело практически и не видел в нем потрясения основ.

После заключения купчей Михаил не видел Лизу недели две. Он успел съездить в Мобеж и вернуться. По чести сказать, ему хотелось визитировать Браницких, но предлога для этого больше не было. Утром 27 апреля, в пятницу, Шурка настоял на том, чтобы командующий отправился с ним в Луврский салон смотреть картины. Нельзя сказать, чтобы Воронцов пренебрегал живописью. Но, служа в столице, он так ни разу и не вырвался в бывшую королевскую резиденцию – дела, недосуг. Христофорыч же изящными искусствами манкировал, но повесился бы, если б по приезде в Петербург не смог надменно бросить: «Видели мы этот Лувр – дыра!»

В Квадратном салоне специально для русской публики был выставлен новый конный портрет императора Александра кисти Крюгера. Уплатив положенную пеню, друзья вступили под своды Большой галереи, где толкались толпы народу. Бенкендорф повлек Михаила в глубину длинной, невероятно вытянутой анфилады. Ее стены с полу до потолка были завешаны картинами: большими и маленькими, круглыми и прямоугольными. Пейзажи, натюрморты, портреты, исторические полотна, изображения святых соседствовали в полном беспорядке, сплошным ковром покрывая каждый дюйм свободного пространства.

Поминутно хотелось остановиться, чтобы рассмотреть хоть что-нибудь. Но Шурка не позволял другу задерживаться, пробиваясь через толпы глазеющих, как шхуна через ледяные торосы. Музеем интересовались решительно все: венгры, пруссаки, итальянцы, даже татарские стрелки из Мишиного корпуса. Вокруг батальных сцен народ в форме выстраивался кучами и вел затяжные дискуссии, которая тут «Ватерлоо», а которая «Лейпциг», и где, собственно, чей полк.

– Дурья твоя башка, – внушал долговязому английскому драгуну обер-офицер Елисаветградского гусарского полка в восхитительном ментике из леопардовой шкуры. – Ты на кирасы-то посмотри! И хвосты у лошадей еще не обрезаны. Говорят, тебе, дело давнее. Может, даже лет сто прошло.

Но британец нудно гнул свое, ему в каждом конном портрете виделся «папаша Уорт», а в каждой деревенской ферме – Ла-Хэ-Сент, в обороне которой он участвовал.

Миновав несколько залов, друзья свернули на лестницу, углубились в полутемные переходы. Вынырнули у южного крыла, затем в Зале кариатид и, наконец, когда Воронцову уже начало казаться, что Лувр пожирает посетителей, уперлись в Квадратный салон – очаровательный, светлый, полный воздуха из открытых окон и стройных дамских фигур, блуждавших от картины к картине. Возле колоссального, во всю стену, полотна Михаил заметил Лизу и барышень Раевских. А чуть поодаль за колоннадой – зеленый пехотный мундир и лысину Мишеля Орлова. Тот издалека «пас» кареглазую крошку Катеньку и, как всегда, не решался подойти. Стало ясно, куда так рвался общительный Христофоров сын.