Париж слезам не верит

Государь на фоне облачного неба в розовых зарницах спокойно правил горячим скакуном и имел вид отрешенно-торжественный, чуточку не от мира сего. Его преображенский мундир пересекала голубая лента, а серебряная кисть шарфа на поясе гармонировала с первыми, едва приметными седыми нитками в рыжеватых бачках. Михаилу картина показалась грустной. Слишком большое небо, которому почти целиком принадлежала фигура монарха. И маленький кусок земли под ногами у царской лошади. Заметно, что Александр уже не мальчик, и все лучшее, увы, позади. Большие надежды рождают большие разочарования. Государю не прощали опрометчивое начало реформ и их крах, возвышение Сперанского и его отставку, поражения под Аустерлицем и Тильзитский мир, сдачу Москвы и заграничный поход, где русские войска были подчинены генералам-пруссакам… Конгрессы, Польша, Аракчеев – все слипалось в огромный ком вопросов и недоумений, на которые Александр Павлович отвечал лишь нежной девичьей полуулыбкой на усталом лице.

Воронцов остановил взгляд на руках императора – холеных, с тонкими перстами. Совершенно не мужских. Граф заметил, что и Лиза, стоявшая перед ним, тоже внимательно смотрит на царские длани.

– О чем вы задумались, мадемуазель? – тихо спросил он.

Браницкая не вздрогнула и не обернулась, будто знала, что Михаил у нее за спиной.

– Его величеству очень идут перчатки, – проронила она.

Снова они думали об одном и том же. Такими руками Россию не удержать.

Избавившись от общего наваждения, Воронцов и Лиза отошли в сторону, где командующий наконец поздоровался с графиней честь по чести.

– И вам не стыдно? – укорила девушка. – Совершенно забыли нас. Мама о вас спрашивала.

Михаил Семенович смешался.

– Вынужден просить прощения. Но, не будучи приглашен, не считал себя в праве…

Лизины глаза округлились.

– То есть как, не будучи приглашены? Если вы приняты в доме…

– Да он у нас совсем дикий, – вмешался Шурка. – Лиза, милая, эти светские обычаи нам приходится заново учить. – Бенкендорф обернулся к другу. – Если тебя один раз позвали, то можно кататься в гости до тех пор, пока от двери не откажут. Запомнил?

Его покровительственный тон был неуместен. Воронцов надулся. Кругом-то он, выходит, дурак! Один Христофорыч умный. Нет, чтоб раньше сказать!

– А поедемте к мадам Кюденер, – вдруг предложил Шурка. – Я читал в газете: у нее сегодня сеанс. В четыре. Там собирается только изысканная публика. После того как государь слушал ее предсказания, она весьма в моде. Быть в Париже и не посетить Сивиллу?

Лиза нахмурилась.

– Вряд ли это… правильно…

Но кузины Раевские повисли на ней.

– Ну, тетя, ну, пожалуйста! Поедем! Всего на часок? Что может быть плохого? Так интересно! Раз даже сам государь…

Мадемуазель Браницкая колебалась. Воронцов не знал, стоит ли посещать столь одиозную особу в обществе молодых девиц. В этот момент к ним наконец присоединился Мишель Орлов, на которого храбрость в разговорах с барышнями нападала только за компанию.

– Поедем, – страшным шепотом потребовала от tante Катя Раевская. – Я тебя очень прошу.

Лиза сдалась. Но при этом такими глазами посмотрела на Шурку, что тот опешил:

– А что я такого предложил? Я же вас не в зверинец зову!

– На твоей совести, – отрезала мадемуазель Браницкая и, подхватив кузин под руки, направилась с ними к выходу.

Генералы поспешили следом. Спустились на первый этаж, миновали Малую галерею и апартаменты Анны Австрийской, где размещались коллекции антиков. Вышли на улицу. Браницкую ожидала собственная открытая карета, друзья взяли приличный экипаж. Проехав вдоль улицы Риволи, мимо корпусов, соединявших Лувр с Тюильрийским дворцом, они миновали недостроенную Триумфальную арку и свернули на площадь Каррузель. Здесь в прежние времена устраивались конные состязания – так называемые карусели. Теперь же обреталась новоявленная Сивилла – баронесса Юлия Крюденер.

В прошлом российская подданная, а ныне хозяйка модного мистического салона, она вещала о конце света, Армагеддоне, гибели тронов и восстании рабов по всему свету. Михаил был у нее. Один раз. И ему не понравилось. Впрочем, тогда он лишь сопровождал генерал-адъютанта Павла Киселева, которому пророчица передавала письмо для императора. Тому тоже было не по себе, хотя новоявленная Пифия не сидела на треножнике и не впадала в транс. Все же оба почувствовали себя лучше, когда вновь оказались на улице.