Париж слезам не верит

– Где там! – Александр махнул рукой. – Граф только и знает что красоваться. Избаловал солдат. Чуть что – они к нему с жалобой. Офицерам уже нельзя как следует наказать нарушителей. Пощечина ротному считается за рукоприкладство. Но эти скоты без зуботычины не разумеют. Поверьте, я имею самые либеральные воззрения. Однако простонародье распускать нельзя. В противном случае они разнесут не только монархию, но и республику. Что мы видели во Франции? Диктатура Бонапарта – всего лишь ответ на якобинскую анархию…

Было заметно, что политические вопросы живо волнуют молодого полковника. Но Вигель постарался вернуть его к сущности разговора.

– Так что же, по-вашему, граф поощряет анархию?

– Вестимо, – кивнул Раевский, со вздохом отвлекаясь от любимой темы. Но ругать командующего ему, как видно, тоже нравилось, и он продолжал: – При выводе войск, вот увидите, дезертирство будет поголовное. Когда выходила армия, сбежало шесть тысяч. Барклай еще тогда сказал государю, что, оставляя во Франции корпус, тот теряет еще тридцать. Все так и есть. Граф поощрял подчиненных к знакомству со здешними обычаями. Полагаете, в коня корм? Все, что они поняли – надо давать деру.

– Но сейчас в корпусе нет дезертирства, – осторожно возразил Вигель.

– Пока стоим. А как двинемся в обратный путь, нет надежды довести и половину. Офицеры с солдатами на «вы», те все газеты читают. Иные и на иностранных языках. Что им, скажите на милость, делать дома? Добро бы он корпус в Англию выводил. Граф – человек понятий иностранных. Жил в Лондоне. Кой черт занес его в наши гребеня? Ему льстят в глаза, от этой лести он ничего вокруг себя не видит и считает, что происходит только то, что ему угодно. На самом деле положение корпуса ужасно. Эти солдаты ни воевать, ни даже на парады ходить не способны – обленились и развращены светским с ними обхождением. Если бы граф к собственным адъютантам проявлял половину того уважения, которое имеет к рядовым…

Александр осекся, решив, что касаться личного не стоит.

– В Петербурге о его сиятельстве государь совсем иного мнения, – подцепил собеседника Вигель. – Все хором иностранный корпус хвалят. Известно каждому, что в четырнадцатом году его величество спрашивал у графа Аракчеева, кто бы мог после войны занять пост военного министра. И тот указал на двух генералов – молодых, украшенных победами и любимых в армии – на Ермолова и Воронцова. Каждый хорош в своем роде, но Ермолов уже отъехал на Кавказ и там весьма уместен. Так что у нас судят, будто по выводе корпуса быть вашему начальнику новым министром. Государь, правда, пока колеблется…

– Так откройте царю глаза! – с негодованием воскликнул Раевский. Как видно, мысль, что Воронцов может взлететь еще выше, была для него непереносима. – Он и армию угробит! Не то что корпус. Только дай! Всякое быдло газеты читать начнет!

– Я вижу, вы честный патриот, – вкрадчиво проговорил Вигель. – Откроюсь вам, я прислан сюда специально, чтобы составить независимое мнение о положении в оккупационных войсках и донести государю прямо, без посредства. Ваше суждение как человека, близко знающего дело, было бы очень кстати. Изложите его письменно, – и, заметив на лице полковника тень беспокойства, поспешил добавить: – Нет оснований для тревоги. Все будет передано на высочайшее имя негласно.

Раевский молчал. Он прекрасно понимал, что именно ему предлагают. Но, в конце концов, почему не воспользоваться этим скользким субъектом, чтобы насолить Воронцову? Вечный баловень счастья! Весь мир только для него! Он вообще знает, что такое неудачи, неприятности по службе, притеснения? Военный министр! Черта с два он будет военным министром! Раз сюда послали надворного советника для сбора сведений, значит, есть влиятельные люди, не заинтересованные во взлете этого выскочки. Что ж, Александр готов внести свою скромную лепту в их сугубо придворный маневр.

– Говорить государю правду – долг дворянина, – подбодрил собеседника Вигель. – Если честные подданные будут только роптать, не предпринимая реальных шагов, то кто поможет монарху правильно оценить ситуацию?

«Плевать я хотел на монарха», – с раздражением подумал Александр, но вслух сказал:

– Завтра приходите сюда в это же время. Я принесу донесение на высочайшее имя и некоторое образчики приказов командующего по корпусу, где он, например, называет вахтпарады «фрунтовым акробатством», наших союзников – «нахлебниками чужих побед», а также заверяет, что по возвращении в Россию крестьяне получат вольность, поскольку сам государь обещал это в Варшаве.

Советник был более чем удовлетворен.

Александр встал, поклонился и вышел.

Мобеж

Во вторник командующий вернулся в Мобеж и был потрясен неожиданной новостью. Заместитель начальника штаба исчез. Вернее, не то чтобы совсем… но уже третьи сутки в отлучке, о месте которой не известил подчиненных. Зато невозмутимый Казначеев имел при себе пакет – письмо негодника Фабра его высокопревосходительству графу Михаилу Семеновичу.